ТЫ НИКТО И ЗВАТЬ ТЕБЯ НИКАК. ВАРИАНТ ДОДО

Выражаю особую благодарность моему талантливому ученику, замечательному хирургу, Стасу Зелянину, в увлекательных беседах с которым (в основном на хорошем, грамотном французском языке), родилась идея создания этого произведения. А также прототипу моего главного героя, моего многотерпеливого косультанта, акушерки, самоотверженно принимающей удары моей капризной музы, бьющейся в родовых схватках и потугах - Дидье. Моей мамочке, поддерживающей своей верой в меня, подругам Оле Кубис и Жене Белогловской за конструктивную критику, идеи и советы.

«...ДАН-ДАН-ДАН-ДАН....»

 

«Ты, любовь моя Мари,

Ухожу я в море.

Ты за Яна выходи,

Не вернусь я вскоре.

Дан-дан-дан дан дан дан дан

Дан-дан-дан дан дан дан дан

Дан-дан-дан ла леру»

 

Ян Мордек с братом стояли на сцене клуба маленького, затерянного где-то в глубинке Бретани, поселочка Бюртюлета  и пели старинную монотонную песню на родном, полузабытом, почти выбитом буквально французами языке. Он гордился тем, что они прославились по всей Франции участием в восстановлении запрещённой когда-то, богатейшей, древней кельтской культуры. Песни эти им передала мама. Сырыми, дождливыми вечерами они сидели у печи и пели их. Слова песен были простые, жизненные. Они пели о любви к своей земле и о любви вообще.

Оба брата были в кепках, клетчатых рубашках и в сабо –говнодавах. Песня эта состояла из двух постоянно повторяющихся в разных сочетаниях нот. Как дижитальный код компьютера. Под их заунывное песнопение внизу, в зале, «танцевали» люди. Они стояли, прижавшись друг к другу плечами, сцепившись руками, вперившись мрачными взглядами в пол, в мелкой тряске переступая тяжеленными сабо, которые звонко стучали по каменному полу, чуть запаздывая в ритме. Танец в неудобной, громоздкой обуви требовал определённых усилий.

Люди в этих краях улыбались редко. Они объясняли это многовековыми страданиями, которые им причинили французы. Хотя бывают и такие легкомысленные уникумы, которые и на плаху идут с шутками-прибаутками. Но это явно не бретонцы, даже танцующие в благородной печали.

Ян, как и его соплеменники, постоянно носили только сабо. Пусть они были такими неудобными. Любовь к родине требует жертв. Ян вспомнил, как они ходили в них полями, в школу. Зимой они шли ещё в темноте по колено в снегу или увязая в грязной жиже под ледяным дождём, завидуя своим сёстрам, которым ходить в школу было не обязательно. В школе надо было тщательно следить за своей речью. Стоило вырваться только одному родному слову, как тебе грозила унизительная порка. На уроках французского, истории и географии надо было постоянно повторять то, что бретонцы были дикарями – нехристями, с их верой в духов, легендами о феях и эльфах, а французы принесли им истинную веру и культуру. Дети общались с духами, играли с ними, ходили к ним в гости, но об этом было строго запрещено говорить. Иначе их в лучшем случае жестоко высмеивали.

В Бюртюлете была часовня. Говорят, её построили ещё друиды. На одном окне даже сохранилось изображение кельтского креста.

Ян пел, и перед его глазами проходили картинки его детства. «Вам никогда не хотелось путешествовать? Увидеть другие страны?»  - спросила его недавно эта странная азиатка, явившаяся невесть откуда. Ян хорошо учился, легко и с удовольствием. Ему бы хотелось продолжить своё образование. Он любил читать научно-популярную литературу. Отец его вернулся раненным с Индокитайской войны, долго болел и умер молодым. Ян был старшим из четверых детей. Сёстры вышли замуж. Хозяйство было большое. Брат и мать бы с ним не справились. Так он и остался. Брату построили дом. Он жил по соседству со своей семьёй.  Мать была женщиной властной. Пару раз Ян приводил для знакомства девушек. Мать их отвергала. Теперь её уже нет. Ян всё же завёл себе подружку из соседней деревни. Она была вдовой. Самостоятельная женщина. Сама приезжала к нему. Убиралась, готовила, сажала цветы. Были у него и племянники. Жили они дружно. Он им одалживал свой трактор. Они сажали ему картошку и гречку. Всё равно они были его наследниками.

Ян был атеистом. Верил в науку. Он же был передовых взглядов. Всё в его жизни было в порядке. Всё как надо. Но иногда его охватывала тоска. Словно он жил не своей жизнью. Как-будто он играл почти автоматически какую-то роль. Говорил то, что принято, делал то, что надо. Но что он хотел сам. Без «надо». Если очистить его от слоёв, именуемых наследственностью, средой, образованием, пропагандой СМИ. Кем же он был? Каким он был? Эти странные вопросы теперь уже всё чаще и чаще всплывали на поверхность его сознания. Яну они казались глупыми. Он пытался отвлечься от них, спрятаться за «надо» и «нужно». И дел у него было много. Шутка ли 50 коров, поля.

 

Как-то по пути из магазина, в который он ездил в ближайший населённый пункт, он заприметил красную «Тойоту» на обочине. Это была давно заброшенная развалюга. Но при её виде, у Яна заколотилось сердце. И как всегда, таким привычным для него образом, когда он не мог ответить на свои же вопросы, он отвлёкся на мысли о погоде и урожае кукурузы. Образ машины вытеснялся, но постоянно присутствовал на заднем плане, неким фоном его сознания.

Однажды он всё же не выдержал. Подошёл к «Тойоте». Дверь её была сорвана. Он сел на сиденье, положил руки на руль. Какие-то вспышки воспоминаний пронзали его существо.

Ночью ему приснился сон. Красивая женщина в красном платье смеялась, протягивала к нему руки, словно хотела обнять и повторяла:»Дидье! Милый мой мальчик! Дидье!» Ян тогда проснулся с криком «Дидье Массар!»

 

СОВЫ. ТРИСКЕЛЬ

          Ян с братом и племянниками весь день работали на полях. Они торопились. Предсказывали дождливую неделю. Им надо было скосить сено на одном поле, вспахать другое. Вечером, завезя коров в стойло, уставший и довольный плодотворным днём, он возвращался к себе, предвкушая освежающий душ и вкусный ужин. Сегодня он мог позволить себе стакан другой красного. Завтра зарядит нудный осенний дождь. Сена достаточно. Коров он выгонять не станет, а значит, можно будет чуть подольше понежиться в кровати. Как раз на этой мысли взгляд его упал на красную развалюху. Он подошёл к ней, сам не зная почему. Ян не был ни любопытным, ни романтичным. Жил сегодняшним днём, не философствуя. И мысли у него были очень простые, прозаичные. В основном он планировал день, следующий момент. «Надо то, да сё. Не забыть бы того и сего.....» Он жил одним днём сурка. И это его устраивало.

Но эта машина непреодолимо притягивала его. Он вновь сел на прогившее сиденье, положил руки на кривой, замшелый руль, повторяя бессознательно:"Дидье Массар! Дидье Массар!» Перед его мысленным взором вновь появилась эта прекрасная женщина в красном. Он даже почувствовал тонкий запах её духов и чего-то очень родного. Он помнил запах своей матери. Но этот был столь сладостен и близок. Ни одна женщина в мире не пахла так. Ян закрыл глаза. Он не понимал, что с ним происходит. Он ведь и не влюблялся-то. Во всяком случае он не помнил этого. 

Ян ещё раз внимательно осмотрел всю машину. Под педалью он заметил что-то. Это был полусгнивший кусок вроде бы картона. Ян яростно стал тереть его о штаны. Он еле рассмотрел фотографию. Скорее то, что от неё осталось. На фотографии был изображён мужчина. Чем дольше смотрел на него Ян, тем больше он пугался. Мужчина был удивительно похож на него. Разве что черты лица были помягче.

Ян сунул бумажку в карман, вылез из машины и пошёл домой, постоянно повторяя:"Дидье Массар! Дидье Массар!» Чтобы сократить путь, он прошёл насквозь кладбище часовни с могилами тамплиеров. (О том, кто такие тамплиеры он знал очень смутно по рассказам учительницы в школе.) Взгляд его упал на кельтский крест Трискель, выгравированный из камня на окне. Крест этот всегда привлекал его внимание. Но он не мог понять, чем.

У дома он увидел машину своей подруги и обрадовался. Иногда она напрягала его своей хлопотливостью. Слава богу, она была не из болтливых и тоже любила быть одна. Поэтому она жила у него с недельку. Прибиралась, сажала цветы. А потом уезжала к себе, оставив его в благодатном одиночестве.

У Яна была целая коллекция сов. Он и сам не знал, чем они его так привлекали. И конечно же, он постоянно встречал изображения сов во всех видах, хотя дальше ближайшего городка нигде не бывал. Стоило ему пойти на субботний рынок только лишь за продуктами, обязательно он натыкался на лотки с безделушками, среди которых были фигурки сов, или по пути в бар, куда он захаживал лишь для деловых встреч, была антикварная лавка с запылёнными совами за грязной витриной,  друзья и родственники дарили ему по разным поводам сов и хрустальных, и деревянных, и изображённых на тарелках и кружках...  Рози, его подруга, убираясь, их тщательно перетирала, выстраивая вновь на уже чистых полочках в гостиной.

Ян успел соскучиться по ней. По её заботе. Слава богу, она ждала его с горячим обедом. Хотя она оставляла ему еды, но, разогретая, она была не такая вкусная.

За ужином Ян спросил её, что она знала о Трискеле. Рози была хозяйственной, хорошей женщиной. Читать всякие заумности она не любила. Яна это в ней устраивало. Романтизмом она его не доставала. Цветов и подарков не ждала, в кино и театры всякие, слава богу, и сама не ходила, и его не таскала, всякими анализами и психологизмами мозги ему не полоскала. Такая подруга была идеальна для Яна. Они немного поговорили о вечернем надое, о погоде, о соседской собаке, которая ощенилась...

И вот так, неожиданно для себя, Ян задал вопрос Рози о трискеле. Рози сказала:"А, тот кельтский крест, что на окне часовни? Кен (её собака) постоянно на него лает. Да,  - добавила она, задумавшись, - Бабушка мне что-то рассказывала о нём. Ну да! А моей бабушке рассказывала её бабушка...." Ян обычно не слушал таких историй. Для него ведь прошлого не было. Ни к чему это было вспоминать о том, чего уже больше нет. Но тут ему стало интересно.

 

РАССКАЗ РОЗИ О ТРИСКЕЛЕ И ДРУИДАХ

 

Моя бабушка рассказывала то, что рассказывала ей её бабушка. Ты знаешь, по женской линии, да и по мужской тоже мы все были друидами.

Ян рассмеялся:

- Друидов нет. Это же всё бабские байки. Неужели ты, образованная женщина, в это веришь? Ну да, ладно. Рассказывай!

Рози тоже засмеялась:

- Так это же сказки моей бабушки! Так вот. Трискель это портал в иные миры. Друиды готовили из мухоморов зелье, конечно же произнося магические заклинания, которые передавались устно от предков. И мухоморы надо было не только варить особым образом, но и собирать в дни, а то и ночи, определяемые расположением звёзд и планет, да только те, на который падают лунные лучи в полночь, да чтоб они росли под каштаном на кладбище. Друиды заранее готовились к ритуалу. Нельзя было есть в течение недели до дня х. Они пили лишь травяные зелья, приготовленные по секретному рецепту. Хорошо было, если в группе была женщина, у которой именно в эти дни были месячные. Она была проводником. Идеальным местом для задуманного было это место сбоку от часовни, как раз напротив трискеля. Кстати и мухоморы там как раз те, что надо. Друиды должны были быть в белых, длинных, свободных одеяниях без поясов. Чтобы энергия свободно циркулировала. Женская матка имеет свойство собирать энергию. Как раз в дни месячных она открыта для тяжёлой материнской энергии земли. Волосы это своеобразные антенны, которые связывают нас с небом. У друидов длинные, распущенные волосы и у мужчин, и у женщин.

- Да, сказал Ян, - Я читал о том, что в американской армии во Вьетнаме использовали солдат индейцев в качестве разведчиков со сверхспособностями, экстрасенсов. Так как они, привыкшие с самого детства охотиться, бродить по горам и лесам ночами, с их интуицией, развитыми органами восприятия, были идеальными разведчиками. Почти телепатами. Психологи выявили эти качества, характерные для индейцев почти случайно, изучая психику солдат новобранцев. Но на местах операций эти солдаты утрачивали свои способности. Генералы и психологи сначала были озадачены. Потом они поняли, что разница между теми же людьми была в длине волос. То есть новобранцы с длинными, как принято у индейцев волосами, обладали сверхспособности. Но стоило им только лишь остричь их волосы, как они становились такими же, как и обычные люди. Поэтому был издан указ, по которому индейцам волосы не стригли.

- Моя бабушка рассказывала, что во всех культурах замужние женщины прячут длинные волосы, так как они собирают энергию тоже, как и матка. Матка вбирает энергию земли, поэтому бретонки носили только юбки. Панталоны потом ввели мракобесы для того, чтобы отрезать их от этой энергии. Волосы же вбирают энергию неба. Поэтому женщины такие эмоциональные. Они постоянно восхищаются самыми простыми вещами – цветами, солнцем..., они любят ходить в театры, на концерты и всякие лекции, часто вытаскивая своих мужей почти из-под палки. Так женщины наполняются энергией для того, чтобы потом передавать её детям и мужу. Умелый мужчина умеет принимать эту энергию, в то же время разряжая женщину для того, чтобы она опять наполнялась божественной энергией. Поэтому говорят, что за каждым успешным мужчиной всегда стоит женщина. Крестьянин, который любит землю, заботливо возделывает её, не высасывая из неё все соки, требуя всё больше и больше. Тот, кто уважает её потребности, балуя, питая её удобрениями, оставляя отдыхать, тому и она воздаёт потом сторицей. Так и женщина. Если мужчина уважает её природу, дарит ей яркие вещи, одежду, сладости, духи...то, что женщины так любят, если он не превращает её в свою рабыню, то в трудные моменты он может расчитывать на неё. Именно такая женщина, вся наполненная любовью и заботой своего мужа, в войну и голод выстоит сама, сбережёт дом и детей, поддержит его на расстоянии молитвами, своей женской ворожбой и встретит теплом и лаской. 

- Надеюсь, мне на фронт не придётся уходить,  - рассмеялся Ян, - Мне так хорошо с тобой потому, что ты такая у меня мудрая! Как мне повезло! Поэтому я не хотел от тебя детей. Мы же так счастливы вдвоём. Хотя, встреть я тебя раньше... Может и любовь моя не была бы такой глубокой. Когда я был молодым, во мне много было эгоизма, дури. Всё самоутверждался. Теперь же я могу просто наслаждаться жизнью. А с тобой это ещё приятнее.

 

ДРУЖБА И ПРЕДАТЕЛЬСТВО. ПЬЕРРИК.

 

Эта неожиданная беседа Яна с Рози, никогда раньше они так много не разговаривали, ограничиваясь парой фраз по прожитом дне и о новостях, всколыхнула в них обоих пока ещё очень смутные воспоминания, еле проступаемые сквозь плотную пелену забвения. Весь следующий день Ян по привычке гнал эти странные для него мысли, образы, картинки, которые всполохами вдруг пересекали его монотонное течение прозаичных мыслей, часто сводимых к необходимости не забыть сделать то и это. К непрерывной череде «надо», «нужно», «хорошо бы»...

К вечеру Ян торопился домой, радуясь, как никогда, встрече с Рози. Он столько всего вспомнил из их детства. Ян вдруг осознал в себе эту перемену. Он ощутил, что его жизнь без мечтаний, без рассказов и сказаний стала такой серой. А ведь когда-то она была полна красок, звуков, волшебства. Мать как-то сказала ему: »Мы умираем не сразу, а постепенно. Краски мира меркнут, звуки становятся всё глуше, а мы всё больше уходим в себя, в однообразие своих мыслей. Эти мысли постоянно крутятся у нас в голове, не давая нам спать по ночам, отнимая у нас жизненную энергию, закрывая от прекрасного внешнего мира. Мы постепенно слепнем и глохнем. Наш мир всё становится всё уже, всё теснее. Нам кажется, что мы уже всё знаем, всё пережили. В детстве мир такой яркий. Любая пуговка, листик, цветок, капелька воды для ребёнка полны волшебства. В детском мире всё дышит и пульсирует бесконечным ликованием, радостью. Как же это чудо мироздания меркнет для нас с годами!»

          Поток воспоминаний Яна прервала эта машина. «Дидье Массар», - автоматически произнёс он, но не стал задерживаться на этой мысли. Проходя мимо трискеля он подумал о своей вчерашней беседе с Рози. Он представил себе на поляне напротив трискеля группу друидов в их белых длинных балахонах, торжественно пьющих волшебное зелье. Ему даже показалось, что трискель вдруг завертелся, создавая воронку, в которую втянул друидов. Ян поразился своему воображению. Уже давным давно он загнал его глубоко-глубоко в подсознание, как что-то не только лишнее, но и очень опасное. Ян вспомнил одноклассника Пьеррика, которого все высмеивали и дразнили, начиная с учителей, и кончая самыми близкими друзьями и членами семьи. Пьеррика – худенького мальчика с громадными, горящими, тёмными мечтательными глазами.

После ужина он заговоил о Пьеррике с Рози.

- Надо же, - ответила Рози, - Я тоже сегодня думала о нём.

- Ты помнишь, как мы играли с ним?

- Да, теперь я начинаю вспоминать, словно это было во сне. Как же я могла его забыть?

- Мы играли с ним у ручья, около мениров, забирались в дольмены.

- На поле, за часовней, где по легенде дьявол раскидал круглые глыбины, чтобы согреться, мы играли целыми днями.

- Учительница рассказывала нам, что раньше, якобы, много – много веков назад, море поднималось до этого уровня. И, схлынув, оно оставило гигантские каменные шары. Меня эта теория удивляла нелогичностью. Я тогда была такой прямолинейной, что так и сказала: « Какая чушь, притянутая за уши!»

- Да, - сказал Ян, - тогда тебя высекли перед всем классом, а потом поставили на колени в углу. Я хотел заступиться за тебя, но испугался. Теперь я понимаю, что предал тебя. И не только тебя. В такие минуты меня затягивал в мрачную пропасть холодный, липкий страх. Я оказывался буквально парализованным. Мысли бешенным вихрем кружились в голове. В такие минуты ты готов на всё, лишь бы не погружаться в ужас этого страха.

- Первый раз я тоже почувствовала это, когда моя мама оттолкнула меня от себя. Сейчас я понимаю, что она была просто очень занята. Ей было не до меня. Но для меня это был конец света. Я же была её частью. Мне было не выжить без неё. Помню жуткий полёт в эту пропасть отторжения. Хотелось только одного, чтобы она посмотрела на меня, чтобы взяла на руки.

- А я помню, когда меня первый раз привели в садик. Мама и воспитательница тогда обманули меня, сказав, что мама скоро вернётся. Мама исчезла за углом, а меня обуяла паника. Я кричал, звал её, плакал и плакал. Воспитательница не могла меня отвлечь ничем. Я был в отчаянии. И вот я устал, на меня нашло оцепенение. Словно я умер. Тогда первый раз мир для меня померк. Я не хотел жить.

Яну воспоминания бередили душу. Он жалел, что предался им. И в то же время он чувствовал, что так он оживает. Как когда отсидишь ногу. Она занемеет, а потом становится сверхчувствительной.

- Да, Рози, мы говорили о Пьеррике.

- Точно. Ты помнишь, что мы играли с ним и не только. Мы были окружены феями и эльфами. Помнишь, как-то было холодно. Шёл снег. Мы с Пьерриком возвращались из школы через эту поляну. Пьеррик остановился перед пещеркой, образованной двумя камнями. Он постучал камешком у входа. И тут пещерка разверзлась. Из неё вышла Фея. Она пригласила нас зайти в дом. Как там было уютно. Там уже сидели вокруг стола наши волшебные друзья – феи, эльфы. Мы пили чай с пирогами, вареньем и сухофруктами. «Не торопитесь домой, - сказала тогда Фея, - мы можем остановить время. Вы попадёте домой вовремя.»

Ян тоже вспомнил этот эпизод удивительно ярко. Он даже почувствовал вкус пирогов и чая, который неожиданно перенёс его в дом его бабушки. Ян был тогда совсем маленьким. Когда он рассказывал бабушке о том, как они играли у ручья с нимфами, бабушка встревожилась. Лицо у неё стало печальным и строгим. Она предостерегла его: «Никогда никому на рассказывай об этом! Ты слышишь?! Это очень опасно!» Яну передался страх бабушки. И даже с другими детьми он избегал этой темы.

- Пьеррик был смелый, - продолжала Рози, - Он не боялся рассказывать о наших приключениях, о наших волшебных друзьях, о нашем чудесном мире. И никакие наказания учителей, никакие насмешки не останавливали его. Он же говорил правду. А мы, вместо того, чтобы поддержать его, издевались над ним больше всех. Мне было так страшно быть отвергнутой, оказаться вновь в этой страшной яме, в которую я попала, когда мама прогнала меня от себя. Мы писали сочинения о том, что фей и волшебников, друидов не существует. Что мир материален и рационален. Я доказывала у доски вред старых бретонских верований.

- Да, я тоже убеждал всех и себя в том, что вера наших предков – вера дикарей язычников. И я знал, что я лгу. Что я предаю и Пьеррика, и мою бабушку, и моих друзей – духов природы, с которыми с раннего детства я чувствовал себя в полной безопасности. Ты помнишь, как мы совсем малышами играли в лесу у ручья. И родители не беспокоились за нас. Я понмю, как эльфы гладили меня по голове, как они нас укачивали, как угощали всякими волшебными явствами, согревали, если мы замерзали. Ты помнишь, Рози? И мы лгали, мы предавали то, что было нам так дорого. Только Пьеррик был стойким. А мы от страха стали избегать его. Что с ним теперь стало?

ПРОБУЖДЕНИЕ ПАМЯТИ

 

Весь следующий день Ян за работой думал о том, что всю жизнь он подавлял в себе воспоминания о детстве, о рассказах бабушки. И как удивительно только первые беседы о прошлом сначала смутно проступавшем сквозь плотную стену забвения, постепенно проявлялись всё ярче вместе с красками, деталями, даже запахами и звуками, эмоциями и чувствами. В какой-то момент завес прорвался мощным потоком памяти, захлестнув их обоих, унося своими волнами, то грозными и раздирающими душу, то умиротворяющими, ласково нашёптывающими в свои прекрасные миры. Они только удивлялись, как же можно было их забыть. Рози и Ян, такие немногословные, косноязычные, непривычные к общению со своими душами и душами друг друга, стали вести долгие, захватывающие беседы. Они становились всё более красноречивы, хотя им слова и не были нужны. Они всегда чувствовали друг друга. Вместе с памятью детства к ним возвращалось счастье, жизнь. Иногда это их пугало. Ведь амнезия, притупленное восприятие были так привычны, уютны, но холодны.

- Рози, ты помнишь, что нам рассказывали феи и нимфы?

- Да, Ян. Я начинаю вспоминать несмотря на то, что все эти годы только и делала, что отвлекала себя от них, погружаясь в бесконечный рутинный труд, сопровождаемый словомешалкой в голове, доводя себя до изнеможения, лишь бы не думать о самом главном. И моя бабушка тоже рассказывала, что когда-то мы жили в волшебном мире вместе с духами природы. Наши архитекторы умели договариваться с камнями и, покоряясь гармонии симфонии бытия, возводили храмы, которые сохранились и до наших дней, поражая людей своим совершенством, которого они не могут добиться своими сложными машинами и технологиями. И храмы эти были сборником энергии. В них звучала небесная музыка, которая вместе с красочным светом, изливающимся через витражи – мандалы с особым узором, преображающим пространство и наше сознание, отражалась особым образом от чудесных сводов, наполняя нас любовью и светом. Тогда мы сливались в единое, трептное, текучее, пульсирующее целое. 

В те времена нам и в голову не приходило стесняться своей наготы. Мы были совершенны, так как знали, что созданы по образу божьему. Тогда никому в голову не приходило сравнивать себя с другими. Мы знали, что именно из-за того, что мы все разные, мы взаимодополняемы. Нам не нужна была одежда для того, чтобы согреться или защититься от солнца. Наши тела сами приспосабливались ко всему. Мы могли есть, а могли и забывать надолго о еде и воде. Еда – это энергия, необходимая нам для жизни тела. Но тогда мы умели брать энергию напрямую, своей кожей, вдыхать её. А ели мы для удовольствия. Для чувственных ощущений. Пространство тогда было такое пластичное. Стоило только задумать что-то, как оно материализовывалось. Мы развлекались тем, что придумывали себе всякие блюда и напитки с разными вкусами. Сейчас ведь тоже кулинары это делают. Мы могли общаться словами. Это была лишь игра разума, так как мысли других, их эмоции мы чувствовали напрямую. Без слов. И так мы общались со всем миром.

- Рози, а ты помнишь, Пьеррик не обижался на нас за то, что мы прилюдно сторонились его и высмеивали. Мы боялись, что кто-то подумает, что мы с ним дружим, что мы такие же «странные, блаженные дурачки» как он. А потом бежали тайком к нему, слушали его фантазии.

- Да, Ян. Теперь я вспомнила, что он жил в маленьком домике рядом с часовней. Он жил со своей слепой бабушкой, которая сидела в своей кровати в углу их единственной комнаты. Летом, в солнечные дни, Ян сажал её на стул в их крошечном садике.

- Рози, я совсем забыл Пьеррика и его бабушку. Точно, он жил в том домике. Давай завтра заглянем туда.

На следующий день они с большим трудом нашли дом Пьеррика, который, как ни странно, хорошо сохранился. Крыша была целая. Но дом совсем затерялся в буйной зелени. Стены были сплошь увиты плющом, а подступиться к нему было почти невозможно из-за колючек. Всё же Рози и Ян сумели продраться, изрядно оцарапавшись и порвав кое-где куртки. Окна и двери были заколочены, но не плотно. Им удалось заглянуть в окно. Они с трудом разглядели железную кровать с витыми металлическими спинками, украшенными такими же шариками. На продавленной пружине лежал полусгнивший матрас. Рядом с кроватью стоял табурет с тазиком. У стены был чудом сохранившийся буфет с пыльными чашками. С низкого потолка комнаты свисала верёвка и каким-то серым тряпьём. Была печь с трубой. И никаких признаков электричества и канализации. Даже намёка на нужник не было.

Почтальон, проезжавший мимо – Никола, объяснил им, что здесь жил одинокий мужчина – кровельщик, который считался мастером своего дела. Он был неразговорчив, нелюдим. Пару лет назад, один из Мордеков, почтальон не помнил, кто именно, спохватился исчезновению Пьеррика и зашёл к нему. Уже на подходе он почувствовал сильный, тошнотворный запах. Он открыл дверь, благо здесь никто их не закрывает, и нашёл изъеденное до неузнаваемости крысами тело. Дом заколотили до тех пор, пока не объявятся наследники. Похоронили они предполагаемого Пьеррика рядом с его бабушкой и умершими в молодости родителями на кладбище возле часовни.

Рози и Ян, поникнувшие, в полном молчании вернулись домой. Пьеррик, с которым они потеряли связь с их подросткового возраста, стоял перед ними как живой со своим лучистым взором и певучим голосом. Пьеррик не боялся говорить по-бретонски. Бабушка его обычно сидела в кровати и раскачивалась. Она была замечательная рассказчица. Пьеррик по её указке пёк вкусные кексики из желудей. Она научила его различать грибы и травы. Они были очень бедны, но в их доме всегда была еда. Бабушка Пьеррика говорила:»Природа бесконечно щедра. Она даёт нам не только жизнь, но и всё, что нам нужно. Мы только должны уметь принимать с благодарностью её дары.» Мяса они практически не ели, как и не пили молока и, соответственно молочных продуктов. Иногда Пьеррик ловил рыбу. Они ели её, как и остальные дары природы, выражая признательность. Бабушка Пьеррика видела не глазами, но сердцем. И это зрение было истинным, глубинным. Словно она воспринимала суть вещей. Поэтому Пьеррик был особенным. Почти с рождения он жил в мире бабушки.  В невидимом для других мире. Однажды, когда Ян и Рози зашли к ним и стояли перед ней, взявшись за руки, она улыбнулась и сказала: «Вы знаете, дети,  в те времена, когда мы были собой, когда мы дружили с элементалами, с духами и со всем сущим, тогда женщины и мужчины умели любить друг друга.» Рози и Ян вспомнили рассказы их бабушек о том, что у женщины матка – это батарейка, аккумулятор энергии, который они получают благодаря своей эмоциональной, чувственной природе из окружения. О том, что пустоты нет. Всё – есть дух, божественная сущность, сознательная и любящая, разлитая во всём. Когда женщина и мужчина занимаются любовью, а к этому мужчина готовит женщину за много дней до той самой волшебной ночи, принося ей дары – цветы, яркие тряпки, духи, побрякушки, сладости, восхищаясь её красотой и грацией, благодаря за то, что она украшает его жизнь. Женщина тоже готовилась, умащивая себя ароматическими маслами, возбуждающими мужчину, угощая его едой и напитками, украшая дом цветами, расставляя везде душистые свечи. Она готовила босиком, с распущенными волосами, произнося заклинания, наполняющими эту еду любовью,  силой и защитой духов, постоянно думая с благодарностью и восхищением о своём избраннике. И потом их ждала ночь любви, которую они смаковали медленными глотками, наслаждаясь до последней капли. Мужчина долго пробуждал женское тело, а когда оно начинало петь и изгибаться, он проникал в него, заполняя его мощью и нежностью. С каждым толчком энергия поднималась вдоль позвоночника партнёрши горячей волной, ударяла в самый мозг, заставляя её почти терять сознание, крича от наслаждения и посылая эту волну по закнутому кругу поцелуя и из глаз в глаза. Партнёр с благодарностью принимал импульс любви, которая спускалась по его телу и, усиленная ликованием любви вновь толчком посылалась ей. Божественная любовь циркулировала волнами по замкнутой цепи, выбивая пару из пространства – времени. Они становились единым, мощным, бесконечно счастливым и совершенным созданием божьим, извивающимся, ритмично пронизываемым волнами неземного наслаждения. Уже не было тел, было парение, переливание одного в другого. Этот акт любви длился часами. Мужчина не выбрасывал семени. Он умел поглощать его парой особых вдохов – выдохов со сжатием определённых мышц. Зачатие происходило только по обоюдному, зрелому решению. Женщина не рожала бесконечно, плодя нищету и разрушая своё тело.

Ян и Рози сидели на диване под клетчатым пледом перед печкой, в которой трещали поленья. По крыше стучал каплями дождь. Им было так хорошо предаваться воспоминаниям, которые теперь омывали их души очищающими потоками. И в тоже время они были здесь и сейчас. Прошлое было не вчера, а прямо перед ними. Оно пронизывало их, оно было их частью. Рози улыбнулась Яну и сказала:

- Ян, а ведь и правда, как ты так хорошо умеешь любить меня? Где ты научился?

    Ян рассмеялся:

- Я могу задать тебе тот же самый вопрос, Рози.

          - Это наши бабушки? Пьеррик?

- Да, и не только. Голос наших далёких предков никогда не умолкал в нас. 

- Что же потом случилось, что люди оказались выброшенными из их рая? Только мы и Пьеррик сумели всё же бессознательно сохранить его часть. А ведь раньше все люди жили именно такой счастливой, гармоничной жизнью.

- Не знаю, - ответил Ян, - Пока не знаю. Надеюсь, что нам удастся вспомнить ещё и ещё. И как же мы забыли и рассказы бабушек, и Пьеррика? Как это было возможно? Что с нами случилось? Наверное, другие люди тоже, как и мы раньше, погребли эти воспоминания в глубинах своих душ.

Мы только знаем ту эпоху, когда мужчинам эмоции  и чувства были запрещены с самого детства. Мы должны быть эффективными машинами выживания. И для этого нужно было отключить эмоции. Когда ты на войне или на охоте, ты не можешь тратить время и энергию на чувства. Но и расслабиться потом ты не можешь. Тогда страшные картины войн заполоняют тебя. Зато мужчина может пить. Это поощряется культурой. Во всех фильмах и романах, во всяких эпосах, герои мужчины пьют между битвами. И ещё мужчина может эякулировать. Настоящий мужчина должен разбрасывать своё семя повсюду, где только может. Будь ты царь или крестьянин. Ты должен иметь как можно больше детей. Сыновья потом тебе помогут по хозяйству, и землю свою тебе будет легче охранять именно с сыновьями. А дочерей ты отдашь врагу. Так ты будешь создавать коалиции и содружества. О любви, о чувствах тут речи нет. Женщина должна покоряться. Главное, рожать. Постоянно рожать. Смириться с тем, что её отдадут в дом врага.

          - Когда я была маленькая, нам рассказывали странные сказки, - сказала Рози, помешав угли в печи, раздувая потухший было огонь. – Например «Мальчик с пальчик». В сказках было много правды. Крестьяне голодали. В Европе было много волков, нападавших на домашних животных. Неурожаи, стихийные бедствия. А в довершение всего тяжёлые сборы феодала. Тогда родители – измождённый тяжёлым, беспросветным физическим трудом мужчина и постоянно рожающая женщина, не могли прокормить своё многочисленное, несмотря на высокую детскую смертность, потомство. Было так тяжело видеть своих страдающих от голода детей, что они принимали страшное решение. И делали это они от любви, так как верили, что лучше умереть, чем так страдать. Они посылали своих детей на съедение дикими животными в лес. Наверное, будь я матерью, мне было бы невыносимо слушать постоянные просьбы детей о куске хлеба. Их жалобы на боли в животе. И не рожать я тоже не могла. Не умела. И муж мой не мог не делать детей. Какой это был страшный, заколдованный круг. У богачей, у вельмож ведь было не намного лучше. Они бесконечно травили и предавали друг друга. Убивали невинных младенцев ближнего, чтобы избавиться от наследников. Страх и ужас были повсюду.

- «Были?», - спросил Ян, - А ты уверена, что мы сейчас живём лучше? Больше нет насилия? Голода? Страха?

 

 

***

 

Как-то Ян, разговаривая с Рози, вдруг осознал, насколько их отношения изменились с тех пор, как память начала возвращаться. Они становились всё ближе, открывая в друг друге неизведанные ранее черты. И мир вокруг стал проступать всё яснее и отчётливее, приближая их восприятие всё больше и больше к детскому, яркому, настолько полному ощущений, настолько притягивающих их внимание, что они больше не уходили в свои тусклые миры рациональных взрослых. День сурка постепенно, незаметно уступал место жизни всё более трепетной и полнокровной. Вместе с жизнью возвращались и боль, и протест, и печаль, и скорбь,  перетекающие в щенячую радость, восторг от окружающего сияющего любовью мира. Все  эти ранее сдерживаемые чувства и эмоции теперь неудержимо прорывались мощным потоком. И как же хорошо было быть живыми.

В тот вечер они с Рози гуляли допоздна. Несмотря на то, что в их глущи фонарей не было, луна и звёзды ярко освещали всё великолепие природы. Рози неожиданно прервала молчание:

- Знаешь, не будь боли и страданий, может, не было бы великих полётов душ. Представь себе Бетховена, у которого жизнь протекала бы гладко и благополучно. Разве его музыка не была бы такой человечной, полной страсти? Нас не уносили бы дикие бури протеста, переходящий в светлый и печальный лиризм, а затем в гимн всему сущему. Именно блегодаря его невыносимым страданиям, когда он, пройдя через все уровни ада, возносился так высоко. А представь себе Шопена этаким розовощёким здоровяком. Разве его музыка была бы такой утончённой, светлой и печальной. Его болезнь и приближение смерти придали его музыке такие богатые и глубокие эмоциональные переливы. Его жизнь во Франции и Италии, с постоянной ностальгией по Польше отразились в его прекрасной музыке такие восхитительным сочетанием славянских и европейских мелодий.

Они не заметили, как оказались возле красной Тойоты. Следуя своим неосознанным желаниям они оба сели в эту машину. Ян за руль,  Рози  рядом. Они взялись за руки и посмотрели друг другу в глаза и произнесли «Дидье Массар». Мир вдруг стал словно покрываться зыбкой пеленой. Ян и Рози стали единым целым, как тогда, когда занимались любовью. Они вспомнили всё, что Ян мучительно пытался вспомнить все эти годы с тех пор, как он заметил эту машину. Целая жизнь Дидье проживалась ими.

 

ДИДЬЕ МАССАР И ЕГО «ТОЙОТА»

 

В ту ночь Дидье ехал на своей новенькой «Тойоте», о которой он так долго мечтал. У него была хорошая зарплата за работу, которую он любил. Но Франс, его бывшая жена, (потому и бывшая. Эта история пишется в назидание жёнам шопоголикам) растрачивала всё подчистую, делая долги, чего Дидье терпеть не мог. Он работал по ночам. В этом были свои преимущества. У него было много отгулов, что позволяло ему подрабатывать уроками музыки, играть и петь с друзьями, оказывать компьютерную поддержку частным лицам. Хотя этим он занимался и на рабочем месте, когда больные спали. Он всегда был совой. К экзаменам и контрольным он готовился по ночам. Мозг его лучше работал в эти часы.

Теперь, после развода, насмотря на то, что дети большую часть времени предпочитали жить с ним, но он платил Франс сумму, которую назначила его бывшая жена, без всяких споров, за несколько месяцев он собрал сумму, необходимую для покупки машины его мечты.

Дорогая была долгой. У него было время подумать о многом.

 

ПАДЕНИЕ В КРОТОВЬЮ НОРУ

 

НЕБОЛЬШОЙ ЭКСКУРС. СОВСЕМ НЕЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. 

 

Дорогой читатель, следующие события разворачиваются в особой атмосфере. Попав в неё, примерив на себя, вы сможете понять, прочувствовать происходящее.

Персонажи этой истории живут в Бельгии и во Франции, на границе двух вышеупомянутых стран. Бельгия обязана своим расцветом угольным копям, на базе которых выросла вся мощная бельгийская промышленность. Конечно же надо упомянуть и африканские колонии, в которых бельгийцы лютовали страшно, выжимая из туземцев, которых за людей не считали и страшно эксплуатировали, прибыль. (Это было ужаснее концлагерей и ГУЛагов)

Так вот, представьте себе эти места. Мрачные, серые городки, в которых всё покрыто угольной пылью, нет ни одного парка, ни деревца, ни цветочка. И, соответственно, жители. В основном шахтёры. Те, которых с пяти - шести лет загоняли в узкие галереи, в которых они передвигались на четвереньках. Люди, которые видели солнце только по воскресеньям.

Скажем прямо, бедные эти мужчины и женщины, дети красотой и гармоничностью пропорций не отличались. В "Белоснежке" гномы были такие забавные. Или возьмём, к примеру, синих штрумфов. Ведь такие люди существовали в реальности. Это и были шахтёры. Недостаток света, пищи, воздуха, тяжёлый труд в узких тунелях, в которых они постоянно пребывали в согнутом положении или на карачках Отсюда у них непропорционально большие головы, длинные туловища и короткие ноги, небольшого роста. И конечно же высочайшая смертность от болезней и несчастных случаев. Ведь самые жлементарные правила безопасности не соблюдались. О них даже и представления не было.

Вспомните "Жерминаль". Вечером у них едва было время на скудную еду. В основном - картофель. А по воскресеньям после церкви пьянка и драки, насилие.

Со временем французов и бельгийцев сменили итальянские иммигранты, согласные на ещё более тяжёлые условия. Сейчас шахты закрыты, но потомки шахтёров живут там же, и образ жизни они унаследовали от многих поколений предков. В таких городках высокий уровень безработицы. Основная масса населения сидит на нищенском пособии. Алкоголизм и насилие здесь процветают.

 

Теперь вам будут более понятны нижеописанные сцены.

 

***

ЗЛО ПОРОЖДАЕТ ЗЛО

 

Лента его жизни, особенно последние события проходили перед его мысленным взором. Он думал о том, любил ли он действительно Франс. Она всегда трогала его своей хрупкостью, вызывая в нём желание защитить её, пригреть, оберечь от суровой действительности.

Буквально через пару месяцев после свадьбы он понял, что ошибся в выборе, что они были совсем с разных планет. Франс бросила учёбу. Целыми днями читала  мыльные дамские романы, рыдая над страданиями героев. Даже музыку – страсть Дидье, который играл на многих инструментах, она не воспринимала. Поэзии для неё не существовало.

Пока он собирался с духом чтобы объяснится с Франс, она объявила ему, что беременна. Постепенно Дидье сжился, свыкся с жизнью с неинтересным ему человеком, погрузившись в ежедневную рутину.

Он был фармацевтом. Ещё со школы он увлекался химией. В подвале аптеки была хорошо оборудованная лаборатория. В его обязанности входило тщательное изучение медикаментов, которые поступали к ним на продажу. Владелец аптеки был увлечённым специалистом. Часто вместе с Дидье они застревали допоздна в этой лаборатории. Постепенно, месяц за месяцем, год за годом оба осознавали тот факт, что медикаменты часто приносили больше вреда, чем пользы. Сами они в их личной жизни переходили на травы и гомеопатию, обращаясь к специалистам, которые первым делом обращали внимание на психическое, эмоциональное состояние больного. Дидье всё больше убеждался в том, что лечить нужно не отдельные органы и болезни, а всего человека: и его организм, и душу. Так он стал посещать семинары по психологии, по альтернативным методам лечения. Но давление больших фарм компаний, поддерживаемых государством, вынуждающим их рекламировать и продавать заведомо вредные препараты, вызывали в них всё большее сопротивление.

          Дидье по роду службы должен был регулярно читать лекции о последних достижениях фармакологии в больницах. Так он попал в псих больницу. Его всегда интересовала человеческая психика, мотивы поведения. Он сам стал задавать много вопросов врачам. Тогда главврач сказал ему, что если у него хватит терпения проучиться три года, он возьмёт его на работу медбратом. Конечно же он будет продолжать свои лекции за хорошую прибавку к зарплате. Дидье посоветовался с начальником, который и сам уже не выдерживал давления Биг Фармы и собирался уходить на пенсию, и, собравшись с духом бросил работу и поступил на учёбу.

Учился он легко. Он всегда мечтал лечить людей. Кроме того, вследствие выбранной специализации – психиатрии, он должен был постоянно посещать семинары по разным направлениям психологии, работая над собой в первую очередь. Все студенты его направления кроме того должны были заниматься борьбой для того, чтобы уметь обездвижить разошедшегося больного, не причинив ему вреда.

Дидье выбрал ночную работу по ряду причин. Во-первых, он любил ночь. В это время суток он бывал особенно работоспособен. Днём было слишком много суеты, процедур. Вечером же он после ужина проводил беседы,  раздавал лекарства и укладывал больных спать. В его обязанности входили беседы с больными, о которых он потом оставлял отчёты врачу, у которого на это часто не хватало времени. У них была самодеятельность. Больные любили петь, рисовать, лепить, ставить спектакли. Дидье приносил свою гитару, аккомпанировал им. Организовывал их творческое пространство. Во-вторых, после отбоя, он налаживал на расстоянии компьютеры, что тоже обожал. И конечно же у него оставалось дневное время для игры в группе, для своих песен и для своих детей.

          Отношения с Франц не то, чтобы не складывались, их не было. Она была замкнутой, холодной. Дидье хотел её понять, прочувствовать, но она была недоступна. В семье Франц не было принято общаться по-настоящему. При семейных мероприятиях вроде бы было всё, «как у людей», но Дидье ощущал какой-то гнёт. Словно что-то плохое, тёмное связывало всех членов семьи, пропитывало всю домашнюю обстановку, сам дом.

И вот, в тот незабываемый день, Дидье многое открылось в этой загадке, в той мрачной энергии, которая исходила от Франс. Рождество они провели у родителей Франс – Нелли и Даниеля, с детьми, которых к тому моменту было уже три и двумя сёстрами Франс. Когда они вернулись поздно вечером, старшая дочь Дидье – Жюстина с разбега, как она любила, прыгнула в его объятья, обвив его, словно обезьянка, руками и ногами. У неё выпали передние зубы, и она смешно шепелявила. Ей было шесть лет. «Папа, я скажу тебе один секрет» - начала она. Хотя это был обычный момент в их отношениях, но Дидье внутренне напрягся, как будто предчувствуя что-то нехорошее. Так оно и было. Жюстина рассказала ему, что дед – Даниель, когда она сидела у него на коленях, сунул руку ей в трусики. Дидье обдало жаром. Ему стоило неимоверных усилий не выдать своё замешательство, а затем – ярости. В этот момент в комнату зашла Франс и, хотя Жюстина шептала ему на ухо, словно поняяла шестым чувством, о чём шла речь. Дальше всё было как в тумане.

Он погнал на всей скорости к тестю с тёщей, даже не заметив трёхчасовой дороги. В дом Даниеля он попал почти на рассвете. Все спали, но он стал бешенно звонить в дверь и колотить её. Открыл Даниель.

- Ты знаешь, почему я здесь?, - спокойно сказал Дидье, стискивая руки в кулаки.

- Да нет! Что случилось? Всё в порядке?, - спрашивал Даниель.

- А ты мне ничего рассказать не хочешь? Что ты делал с Жюстиной, когда она была у тебя на коленях? Вот так, при всей семье за столом?, - тут уже Дидье не выдержал и схватил Даниеля за грудки. Даниелю было под шестьдесят. Это был крепкий мужчина. Но он казался маленьким рядом с двухметровым Дидье.

- Так вот ты о чём? Да это просто маленькая шлюшка, как и все бабы, как мать её и бабка, как её тётки. Это она меня совращала. Всё крутила передо мной задницей своей! Всё тёрлась! Ты что, не знаешь? Они же все такие! Им это нравится. Все так делают! Все так живут.Ты с неба свалился?

    Дидье встряхнул его:

- Это же ребёнок! Что ты городишь, грязная тварь?

- Нелли! Зови полицию! Он убьёт меня!, - завизжал Даниель.

Только тут Дидье заметил, что Нелли с лестницы наблюдала за этой сценой.

- Говорила я тебе, что ты допрыгаешься! Не буду звать полицию. Пусть он расшибёт тебя в смятку за всё, что ты делал с нами! За дочерей твоих, за меня!

          - Вы, бабы, сами же это любите. Кривляетесь только, а потом от наслаждения кричите. И сваливаете потом всё на нас, - выкрикивал ей в ответ Даниель, пытвясь вырваться из крепкой хватки Дидье.

- Не от наслаждения, Даниель, от боли! От боли, от стыда мы кричим! Значит мы тебя совращали? А что ты скажешь о себе? Ты, когда был несмышлёнышем, ты тоже крутил задом перед своим пьяным отцом и его дружками?!!! 

Дидье гадливо отшвырнул от себя Даниеля, который, всхлипывая, закрывая лицо от ожидаемого удара, забился в угол. И тут Дидье разглядел в Даниеле маленького, перепуганного, беспомощного мальчишку, забившегося в ужасе перед взрослыми, сильными тварями с помутневшим разумом. Ребёнка, презирающего слабую мать, которая не могла его защитить, а, может, даже закрывающуюся им как щитом. Мальчика, который клялся себе вырасти и самому стать сильным и жестоким, как отец, а не презренным слабаком, как его братья и сёстры.

Дидье махнул рукой и отправился домой. Дома его ждала Франс. Она сразу поняла, что Дидье знает и её тайну, которая отравляла их отношения, как и всю её жизнь. В сущности, она была мертва. Она умерла ещё тогда, в детстве. И вряд ли её можно было оживить. Её было холодно, одиноко, но комфортно в вечной анестезии. Жизнь ей заменяли мыльные оперы с надуманными страстями и лубочными, плоскими героями и героинями. Она давно поселилась в этих воображаемых мирах и не видела необходимости, а скорее, смертельно боялась возвращаться к пульсирующей, текучей жизни. Дидье понял и принял то, что все его отчаянные попытки отогреть её – тщетны. Главное, она не хотела этого.

- Я должен заявить в полицию,  - сказал Дидье, - Этого так оставлять нельзя.

- Нет, - закричала Франс, - Не надо. Не надо поднимать всю эту грязь. Оставь нас в покое! Может, папа и негодяй, но от мой отец. Мама, сёстры, мы не выдержим следствия, суда, публичного перемывания нашего грязного белья. Я буду всё отрицать. И Жюстина тоже. Я позабочусь об этом.

- Я требую, чтобы ты хотя бы больше не водила туда наших детей.

- И этого я тебе обещать не буду. Это мои родители, это их дом, это бабушка с дедушкой. Ты не имеешь права лишать детей семьи.

Постепенно Дидье остыл и стал уж спокойно думать о том, как же оградить детей. Он понял, что Франс не в состоянии это сделать. По роду службы он постоянно работал с жертвами насилия. Он понимал этот парадокс, который называют «Стокгольмским синдромом». Когда жертва привзывается к своему мучителю. И даже если у неё появляется возможность сбежать, она чаще всего предпочтёт ад, к которому она привыкла, чем свободу, которая пугала её неизвестностью. 

Когда он ещё был студентом его поражало то, что изнасилованная женщина впоследствии будет постоянно ставить себя с такие же ситуации. Её будут притягивать к себе потенциальные насильники. Мужчины, сами травмированные в детстве, а потому и превращающиеся впоследствии в садистов сами. Девочки, выросшие в семьях, в которых отцы алкоголики, скорее выберут в мужья алкоголика, повторяя отработанную из поколения в поколения схему. И слава богу есть исключения. Есть те «гадкие утята», попавшие на птичий двор, и которые не хотят крякать как утки.

 

НЕВЕРЛАНДИЯ

 

Дидье всё ломал голову над сложившейся ситуацией. Он должен был  оградить детей. Он знал, что они будут в опасности, стоит им поехать на каникулы к бабушке с дедушкой. Дидье провёл ряд бесед с детьми, тщательно готовясь, учитывая возраст каждого, да чтобы не запугивать. Он знал, что после происшедшего Даниель на какое-то время затаится. Но не надолго.

И тут он подумал о Кристофе. У него же был друг полицейский. Стражи порядка довольно регулярно наведывались в его больницу. Они приводили сбежавших больных, бродивших в городе. Психушка не была огорожена забором с колючей проволкой. Больные могли свободно приходить и уходить. Чаще всего это им не приходило в голову. Ведь в больнице у них у каждого была своя удобная комната, с индивидуальной туалетной и душем. Их кормили довольно прилично, сбалансированно. Дома чаще всего таких условий у них не было, да и дома – то самого чаще всего не было.

С Кристофом Дидье подружился в сложный момент его жизни. Один из больных покончил жизнь самоубийством, что иногда случалось. Всегда в такие моменты полиция проводила следствие. Кристоф и его коллеги допрашивали Дидье в течение трёх часов.

Городок, в котором жил Дидье был небольшой. Как-то Дидье встретил Кристофа в кафе, в которое он зашёл утром, после работы. Они разговорились. Выяснилось, что Кристоф тоже музыкант. Так полицейский вошёл в их музыкальную группу, которая регулярно собиралась. 

Дидье подробно рассказал Кристофу о случившемся. Кристоф был согласен с тем, что заявление в полицию ничего не даст. В таких случаях свидетели и потерпевшие хранят молчание. Но он пообещал подумать. Через пару дней Кристоф сказал Дидье, что его испытанный годами в сложных ситуациях друг, тоже полицейский, примет его частным образом в своём кабинете. Так Дидье оказался в отделении полиции по делам несовершеннолетних. Кристоф провёл его мимо приёмной без регистрации.

Высокий, мускулистый, как и большинство полицейских, мужчина, встал ему навстречу и крепко пожал руку.

- Стан Майо, - представился он, - следователь. Камеру и магнитофон я отключил. Уверяю Вас, что всё сказанное здесь, останется между нами.

Он внимательно выслушал Дидье. Стены над письменным столом были увешаны фотографиями детей. На столе возвышалась гора толстых папок.

- Как раз сейчас я занимаюсь пропавшими детьми. Знаете ли Вы, что во Франции ежедневно каждый пятый ребёнок, согласно опросам, является жертвой педофилии, каждый десять минут полиция получает заявление об исчезновении ребёнка? - сказал он Дидье.

- Скажу Вам откровенно, что чем дальше я продвигаюсь в следствии, тем больше меня охватывает ужас. А я уж навидался многого, можете мне поверить. У меня ощущение, что педофилия, торговля детьми для разных целей – от пересадки органов, до поставки маленьких людей на оргии процветают во всём мире. Самый дорогой товар – не наркотики и оружие, а человечина. Нити ведут в правительственные круги.

Войны очень выгодны определённым группам людей, которые подогревают их с двух сторон. Самый крупный источник прибыли – торговля людьми. Войны порождают огромное количество сирот, которых собирают «службы спасения» и религиозные, и межправительственные. Никто таких детей искать не  будет. У них ведь не бывает никаких документов. В мирной стране ведётся учёт населения. Но в военной разрухе это невозможно.

- А что Вы мне посоветуете в моей ситуации?,  - спросил Дидье.

После момента раздумий, комиссар Майо ответил:

- Как я понял, Вы уже давно хотите развестись. Так вот, разводитесь. Сейчас в порядке вещей, что дети в таких случаях обычно живут неделю у матери, а неделю у отца. Вы, наверное, знаете, что часто при разводах судья назначает так называемых посредников. Это психологи, обязанные регулярно, хотя бы раз в неделю наведываться в один дом и в другой, ходить в школы для того, чтобы оградить детей от травмирующих последствий развода, сопровождающих его скандалов. Миссия посредников может длиться годами. Так что вряд ли Даниель и его окружение посмеют причинить Вашим детям вред.

 

"...НЕПОДВЛАСТЕН БУДЬ ДРУГИМ, СЛОВАМ,

ДУБИНАМ..."

 

 

А я хочу, чтоб мальчик рос

За вехой веха.

Запомнил — дальше больше слёз

И меньше смеха.

Вопрос затачивал бы ум

Ему ответом.

А с каждым шагом больше дум

О том и этом.

От тех, кто предал, неудач

И прочей грязи.

Теперь не детство — плач не плач,

В несчастье вязи.

Проблему папа не решит,

А также мама.

И в горле пусть порой першит,

Терпеть упрямо.

Не принимает слёз никто,

Считая — слабый.

А жизнь сплошное спортлото,

Характер бабы.

Не доверяться небесам,

Всему, что внешне…

Остановить ты можешь сам

Себя, конечно.

Но неподвластен будь другим,

Словам, дубинам,

И словно сахар — растворим,

Врезайся клином.

Тебе, как мог я разжевал,

Судьбы картину.

Не постороннему желал…

 

Александр СИДОРОВНИН

 

 

Дидье так и сделал. Франс спокойно отнеслась к его предложению. Она не любила Дидье, хотя и не думала о разводе, живя своей жизнью. Материально, хотя она и не работала, тоже всё складывалось совсем неплохо. Она имела право на пособие и плюс алименты.

Постепенно жизнь стала налаживаться. Обычно к концу недели без детей Дидье уже чувствовал тоску по ним. Первый день вместе был праздничным. Они гуляли в парке, потом шли в кино, а заканчивалось это пирушкой в их любимом маленьком и уютном ресторанчике. Постепенно Дидье уставал от постоянного шума и суеты. Поэтому с облегчением сдавал детей матери и возвращался к свободе холостяка., которая позволяла ему писать свои песни, ковыряться в компьютерах и прочих устройствах, музицировать с друзьями, ходить на семинары по психологии. 

После встречи с комиссаром Майо прошло года два. Дидье уже уложил больных спать. Он обходил каждую комнату, подтыкал одеяло. Часто в такие моменты пациенты любили поговорить с ним. Он присаживался на край кровати и выслушивал их. Дидье любил своих психов. Часто ему бывало легче с ними, чем с «нормальными» людьми. Его пациенты были открытые, без масок, натуральные. Многие были развитыми, интересными людьми.

Дидье и его прежний шеф – фармацевт постепенно отказались и для себя, и для своих близких от медикаментов и услуг обычной медицины. Увлечение Дидье психологией привели его к изучению традиционных способов терапии, занимающейся прежде всего духом, психикой пациента. Этот путь привёл его в шаманизм. Он не только изучал труды Бешана и его современных последователей, но и встречался с друидами, шаманами. Один шаман, который научил Дидье многому и рассказал ему, что обычно в каждой деревне бывает дурачок, блаженный. Таких людей шаманы ценят, так как они являются проводниками духов. Только они не умеют управлять своими часто устрашающими мирами. Шаманы забирают таких людей к себе и постепенно обучают их сознательному общению и с духами, и людьми. Дурачки эти становились сильными целителми, провидцами. В истории немало тому примеров. Хотя бы тот же Василий Блаженный, о котором Дидье узнал во время своей поездки в Россию.

В свете этих знаний и практик Дидье ещё с большим интересом беседовал с пациентами, погружаясь в их странные миры.

Так пролетели два года. Дидье, в своих разнообразных увлечениях, общении с детьми, работе и не заметил, как эти годы промелькнули.

В тот обычный, казалось бы, вечер, Дидье как всегда после отбоя, когда пациенты уже спали, собрался приступить к обработке результатов бесед с пациентами, как случилось что-то из ряда вон выходящее. К нему пришли главврач собственной персоной, несмотря на столь поздний час, и два человека в костюмах и галстуках. Главврач сказал Дидье, что позже к нему в отделение поступит необычный больной. Всё, что он расскажет Дидье, и даже сам факт существования этого человека и всего, что с этим связано должно держаться в строгом секрете. Дидье должен будет докладывать в письменном виде абсолютно всё, что говорит и делает пациент. После этого один из мужчин дал ему на роспись бумагу об ответственности за разглашение секретности. Они спросили о наличии свободных палат. Выбрали одну из них и пошли в неё. Через несколько минут они вышли, кивнули головой главврачу и все трое ушли. 

Не прошло и часа, как пациента привели эти же два мужчины, крепко держа его за предплечья, почти волоча. Человек этот был явно избит, майка его была в крови, как и рваные джинсы.  Они позвали Дидье, который обработал раны и помог человеку вымыться и переодеться в пижаму. Хотя лицо мужчины и расупухло, глаза и губы заплыли, но Дидье показалось, что он уже видел этого человека. Кроме того, он почувствовал, что и другой его узнал по тому, как блеснули его глаза в узких щёлках.

Имени пациента он не имел права знать. В докладах Дидье должен был называть его просто «пациентом».

Дидье вернулся на своё рабочее место в раздумьях. Два агента ушли. Дидье хотел зайти к больному, но тут его осенило, что в палате установлена камера слежения. Раздался звонок вызова. Дидье зашёл в палату и обратился к только поступившему пациенту: «Вы вызывали? Вам что-то нужно?». За это время он обежал палату глазами и понял, что камера установлена в потолке рядом с лампочкой, в противопожарном датчике. И правильно. Это было идеальное место для жучка. Он встал спиной к датчику, чтобы не было видно его лица и всмотрелся в лицо. Больной просил пить. Пока Дидье наливал ему воду и помогал пить, тот выразительно посмотрел на него. И тут Дидье осенило: "Комиссар Майо!» , - прошептал он. Комиссар утвердительно качнул головой. «Если Вам ещё что-то нужно, зовите меня. Не стесняйтесь!»,  - громко сказал Дидье, вставая с места и уходя.

Через некоторое время раздался ещё один звонок. «Пожалуйста, дайте мне обезболивающее средство.»,  - попросил комиссар. Дидье принёс ему таблетку и стакан воды. Опять загородив собой камеру, он дрожащими руками дал Стану Майо обрывок бумаги и карандаш. Комиссар быстро написал что-то на клочке, одновременно делая вид, что запивает лекарство и сунул Дидье в карман. Сердце Дидье бешенно колотилось. Стараясь изо всех сил владеть собой, он взял стакан, поправил подушку больного, расправил одеяло и вышел.

 

ПУТЬ В НЕВЕРЛАНДИЮ

 

Вступление. Ниже звучит песня "Дудочник", которая рассказывает довольно распространённый в Европе миф о Крысолове. Этот сюжет можно встретить и у братьев Гримм, и у Гоффмана, и у Лагерлефа, у Стругацких и у многих других авторов. Питер Пен, если вы помните, забирал детей в Неверландию. Иначе говоря, пропавшие и умершие дети попадали в эту волшебную страну, в которой они не вырастали никогда.

Конечно же вы знаете сказку о Крысолове. Среневековые сказки порой очень жестокие. Поэтому мы их знаем в усечённом виде. В котором всё заканчивается хеппи - эндом. На самом деле, у тех же братьев Гримм за основу сказки взяты реальные события, которые потом получили название "Крестовых походов детей". Этих крестовых походов было несколько. Во всяком случае самых известных - два.  

Итак, сама легенда. То есть самая распространённая версия:

В немецком городе Гамельн развелось много крыс. Они размножались с огромной скоростью, поедая всё и вся на пути. (Знаете ли вы, что в средневековье инквизиция нещадно уничтожала кошек. И не только чёрных? Думаю, что это и вызвало крысиное нашествие.) И тут появился мальчик, который умел гипнотизировать и подчинять своей воле крыс при помощи игре на дудочке. Жители города попросили мальчика освободить их от полчищ обнаглевших, агрессивных грызунов за хорошую плату. Мальчик утопил крыс в реке, но жители вместо награды выгнали его из города, забросав камнями. Тогда мальчик вернулся и увёл из города детей.

Первая часть легенды о дудочнике и крысах возможно нереальна. Но массовые походы детей - это исторический факт.

 

***

 

Уже ближе к рассвету больной опять вызвал Дидье. Он попросился в туалет. Поскольку вставать ему было нельзя, Дидье подал ему утку, опять заслонив собой жучок в потолке. Стан Майо еле слышно прошептал: «Надо сфотографировать трискель и наложить его на изображение трискеля в сайте. Поторопитесь. Я долго не продержусь.»

Это был последний день ночных дежурств Дидье. К счастью, у него был недельный отпуск. На всякий случай он написал заявление с просьбой добавить к неделе отгулы. Вместе это составляло почти месяц.

С Франс он договорился тоже о том, что дети побудут с ней больше, чем предписано. Отношения у них были дружеские. Она сразу согласилась. 

Уладив свои дела он устроился перед компьютером. Ввёл адрес и пароль, которые дал ему Стан Майо. Перед глазами Дидье замелькали статьи и заметки о пропавших детях по всем регионам Франции. Детей, даже трупы которых не были найдены. Дети были разных возрастов примерно лет до пятнадцать – шестнадцати. Чем старше были дети, тем было меньше зафиксированных случаев. Понятно, что подростки, сбежавшие из дому, часто находились.  Здесь речь шла о пропавших навсегда, без всяких следов, детях.

И тут информация пропала. На странице был лишь трискель. Тут он вспомнил последние слова комиссара. Дидье стал искать изображение именно такого кельтского креста в интернете, но тщетно. Одно он знал точно. Искать надо в Бретани. Во Франции такие кресты встречаются только в этом регионе, в котором издревна проживали кельты. Он быстро собрался, сел в машину и поехал. По дороге, во время перерывов, он отмечал все часовни и кафедралы, на стенах которых был выгравирован такой крест. Иногда его охватывало отчаяние. Ведь в Бретани было столько таких мест. К счастью в интернете были подробные описания и фотографии почти всех таких исторических памятников. Словом, поиски привели его в Бюртюлет. Забытое богом местечко в бретонской глубинке.

Всю дорогу от самой бельгийской границы шли бесконечные, нудные зимние дожди. Дидье и не помнил уже, когда в последний раз он видел снег. Когда-то в детстве. Как они радовались, играли в снежки. Правда снег никогда долго не лежал.

Вечерело. Чем ближе он подъезжал к деревеньке, тем сильнее хлестал дождь. И температура ощутимо падала. Это был самый холодный край региона. Пришлось ему включить отопление и подогрев сиденья, ещё раз порадоваавшись комфорту новой машины.

Он вспомнил распространённую по всей Бретани легенду о том, что в Бюртюлетее дьявол так замёрз, что для разогрева играл круглыми громадными валунами, разбрасывая их и перекатывая по всей округе. Но это спортивное мероприятие его не спасло. Он всё же умер от холода как раз рядом с той часовней, окном которой и был вырезанный в камне трискель.

Дождь усиливался. Поднимался сильный ветер. На подступах к Бюртюлету дождь перешёл в мокрый снег, а потом и в сильную вьюгу. Дидье ехал медленно, почти вслепую. Он разглядел стену и припарковался вплотную к ней. Вьюга завывала вовсю, сгибая почти до земли громадные сосны, которые со стоном и треском распрямлялись, чтобы погнуться в другую сторону.  И тут Дидье проклял себя. Бензина у него оставалось совсем немного. Отопление надо было отключить. Ему показалось, что где-то вдали горел свет. Он вышел из машины и с трудом, преодолевая шквалы ветра со снегом, кутаясь в курточку, побрёл в сторону света. Слава богу, это был дом. Старинный, каменный дом. Из трубы шёл дым. Дидье постучал в дверь. Он услышал движение за дверью. Тогда он постучал ещё раз. Никто не открывал, хотя люди в доме были. Дидье оглянулся по сторонам, пытаясь вглядеться сквозь снежную мглу. Никаких признаков другого жилья. Он в отчаянии стал колотиться в дверь. Его трясло от холода. Зубы клацали.

    Дверь открылась. На пороге показался старик.

 - Пожалуйста, пустите меня погреться. Я Вам хорошо заплачу, - сказал Дидье, превозмогая дрожь.

- Уходи! Пшёл вон! Прочь!, - закричал старик и захлопнул зверь, задвинув засов.

Дидье вернулся к машине. Он сел в неё и скрючился раздумывая, где бы ему разжечь костёр. Вдруг в заснеженное окно постучали. Дидье подумал, что старик, наверное, сжалился и пришёл за ним. Он открыл дверь машины. К его удивлению это была юная девушка. Она взяла его за руку, сказав:»Дидье? Идём. Не бойся.» Дидье подумал было, что у него бред, но он явно чувствовал холодные, тонкие пальчики девушки в своей руке. Она была в одной белой длинной рубашке. Светлые волосы её были распущены. Она была босиком.

- Здравствуй, Дидье! Меня зовут Фенелла!, - сказала она.

Дидье поразился и тому, что она знала его имя. Словно она его ждала здесь, в таком виде. Он шёл за ней по снегу. От удивления он даже дрожать перестал. На мокром снегу оставались следы маленьких ножек. Ветер стал утихать, но снег валил. Дидье заметил капельки крови под ступнями Фенеллы. «У меня месячные. Очень кстати.»,  - сказала Фенелла. Они прошли через небольшое кладбище, на могильных камнях которых Дидье отметил только две постоянно повторяющиеся фамилии. Они зашли за угол. На небольшой площадке стоял старец с длинными волосами и тоже в длинной белой рубахе, босой. Он стоял перед костром, на котором в котелке варилось пахучее зелье. «Это Пьеррик», - сказала Фенелла. Вся сцена была такая неправдоподобная, что Дидье уж не знал, что и думать. Пьеррик сказал:»Я знаю, что тебя привело сюда. Ты спасаешь детей. Ты нашёл то, что искал.» С этими словами Пьеррик указал Дидье на окно. Это был тот самый трискель, в каменных зазорах которого было вставленно стекло. 

Пьеррик зачерпнул деревянным черпаком из котелка бурлящий и дымяшийся напиток с резким запахом, налил в чашу, которую ему поднесла Фенелла и велел Дидье отпить. Дидье был в трансе. Он молча повиновался. Пока он пил, Пьеррик и Фенелла пели что-то очень странное на каком-то удивительном, нечеловеческом языке, определение которому Дидье не мог дать. В этом пении было и бормотание, и крики птиц и животных, и звуки льющейся воды, и потрескивание поленьев в огне, и человеческие голоса... Пьеррик и Фенелла тоже отпили этой жидкости. Вкус у неё был отвратительный. В жизни Дидье не пробовал ничего настолько гадкого. Это была квинтессенция всех вкусов много раз усиленных. Напиток был одновременно экстремально солёный, до горечи сладкий, острый, кислый....Словом, просто тошнотворный. Желудок Дидье пронзили спазмы,  к горлу подступили приступы рвоты. «Прими! Прими! Отбрось сопротивление! Сдайся! Прими с радостью! Прими с радостью!» - повторяли Пьеррик и Фенелла. Вскоре приступы утихли. К своему удивлению, он стал петь вместе с Гизеллой и Пьерриком. Песня сама собой лилась из него. Они стояли перед крестом, который по мере их пения завращался. Он вращался всё быстрее и быстрее, образуя расширяющийся, растущий и усиливающийся вихрь. Фенелла крепко держала его за руку. И вдруг вихрь с диким воем затянул их в себя. У Дидье перед глазами всё бешенно кружилось. В ушах стоял свист. Его буквально плющило. Он стискивал руку Фенеллы изо всех сил, не боясь раздавить её. Внезапно шум утих. Они оказались на поляне, залитой серебристым лунным светом. Было тепло и покойно. Дидье моментально всё забыл. Теперь он был тринадцатилетним мальчиком, держащим за руку свою подружку Фенеллу.

***

 

Ян очнулся от того, что кто-то мягко тряс его за плечо. «Мосьё Мордек! Дядя Ян! Тётя Рози, просыпайтесь!»,- раздавался серебристый голосок. Ян и Рози постепенно осознавали, что они по всей видимости заснули в раздолбанной красной «Тойоте» в очень неудобной позе бок о бок, но лицом друг к другу и держась за руки. Перед ними стояла Фенелла. Ян считал её своей кузиной или племянницей. Словом, седьмой водой на киселе. Это была странная, хрупкая девушка, с тонким лицом и громадным глазами. Обычно она бродила тенью по округе, низко опустив голову. Часто она носила куртки с капюшоном, под которым скрывала своё лицо даже в солнечную погоду. Она ни с кем не разговаривала. Люди уже привыкли к ней, считая местной тихопомешанной.

 

ФЕНЕЛЛА. ДНЕВНИК И ЗАПИСКА

 

Она как-то неожиданно появилась в их краях. Жила Фенелла у кузена Яна – Реми и его жены – Мари. Однажды, когда он зашёл после работы к Реми на чашечку кофе, в комнате появилась Фенелла. Тогда он увидел её первый раз. Реми сказал Яну, что они решили удочерить племянницу Мари. Ян хорошо знал семью Мари. Они же все были родственниками. Он не помнил, чтобы у Мари была сестра. Реми помялся немного и сознался:

- Да, я соврал. Извини. Я могу сказать это только тебе, зная, что ты не из болтливых. Да и в чужие дела ты не лезешь. Пару месяцев назад, зимой, ночью в дверь постучали. Я спустился и открыл дверь. За дверями стояла совсем замёрзшая девочка. Она была босиком и в одной длинной рубашке. Она только назвала своё имя, но на дальнейшие расспросы не отвечала. Мы с Мари приготовили ей горячую ванну, накормили, напоили горячим молоком и удожили спать. На следующий день мы зашли в полицейский участок, но заявления делать не стали. Просто спросили, не разыскивается ли девочка с такими вот приметами. Нам ответили отрицательно.

Мари присоединилась к беседе:

- Девочка мне понравилась. Она такая тихая, милая. Только молчит, хотя не глухая и не немая. Видно, умом тронута. Я и подумала, что детей у нас нет. Что хорошо бы она осталась с нами. Дом у нас большой. Я отвела ей комнату моей покойной матери с видом на поле и лес за ручьём. Я тогда сказала Реми, что поместят ведь её в психушку или приют. А там сиротам приходится ох как несладко.»

Ян удивился:

- А школа? А если заболеет? В наши дни это невозможно. Увидит кто, донесёт. В округе же все родственники. Две семьи только.

- В том-то и дело,  - сказал Реми, - Ты же знаешь нашу семью. Мы не имеем привычку делиться новостями, а уж тем более, секретами, с посторонними.

 

***

 

И вдруг теперь Фенелла говорила с ними! Этого ни Ян, ни Рози не ожидали. Да ещё и выяснилось, что она совсем не сумасшедшая.

- Дидье Массар просил меня передать вам кое-что, - сказала Фенелла и повела их мимо заброшенного дома Пьеррика, контуры которого еле угадывались в густой листве плюща. Пьеррик решил, что мне нужно было остаться здесь, чтобы дождаться вас. Он знал, что следы Дидье вели к нему. И что эти люди беспощадны. Пьеррик ушёл сам.

Ян и Рози переглянулись. «Ушёл сам». Им стало грустно и стыдно, что они могли забыть Пьеррика, который умер вот так, в одиночестве.

- Я была с ним до последнего. Держала его за руку, - словно читая их мысли сказала Фенелла, - Пьеррик не мучился. Он выпил своё зелье и умер с улыбкой.

Фенелла вела их по бело-розовому полю, покрытому душистым клевером, за часовней к большим круглым камням, «раскиданным дьяволом». Девочка привела их к скоплению трёх таких глыбин, образующих маленькую пещерку. Рози и Ян улыбнулись, вспомнив, как в детстве они любили играть злесь, карабкаясь на камни, прыгая по ним и залезая под них. Фенелла гибко скользнула в узкую щель. Вскоре она появилась, держа в руке небольшой сундучок. Она открыла его серебрянным ключиком, который висел у неё на шее. В сундучке была книжка в коричневом кожаном переплёте.

- Вот, - сказала Фенелла, - наконец-то я выполнила своё обещание. Долго же я вас ждала. Уж думала, что не дождусь никогда. Но я помнила слова Пьеррика, который говорил, что вы обязательно вспомните Дидье Массара  и завершите его миссию, которая стала теперь вашей. Не зря я верила Пьеррику – великому волшебнику. Он сказал ещё мне, что его любовь будет меня всегда охранять. Чтобы я ничего не боялась. Он познакомил меня с местными эльфами и феями. Жаль, что вы их больше не видите. А я буду общаться с ними всегда, как и с животными, растениями и всем сущим.

Это был дневник, исписанный красивым каллиграфическим почерком с витиеватыми завитушками на совершенно непонятном им языке. Дома Ян сменил лампочку в настольной лампе на более яркую, нашёл лупу, и вместе с Рози они открыли книжечку. Она была исписана красивым и непонятным, витиеватым готическим каллиграфическим почерком. В неё была вложена записка на современном французском языке, написанная от руки. Буквы были чёткие, округлые, с лёгким наклоном влево. Было трудно понять, мужской это почерк или женский.

«Рози и Ян, думаю, что вы оба уже поняли о нашей удивительной связи, которой невозможно найти рационального объяснения. Иногда я словно бы живу вашей жизнью. Скорее жизнью Яна. До того, как заснуть я погружаюсь в дрёму и оказываюсь в ваших телах. Это началось ещё в детстве. Я бродил по местам, в которых никогда не был. Потом, попав в Бюртюлет, я понял, что я бывал именно здесь. Если этот дневник в ваших руках, вы уже в курсе того, с какой миссией я попал в ваши края. Только выполнять её придётся вам.

Ввряд ли вам удастся дневник обычным способом. Это может сделать только историк мидиевист, изучающий историю средневековой Европы. Слушайте свою интуицию. Точно так же, как вы прожили последние события моей жизни, вы сможете пережить не только те дни моей другой жизни, которые я фиксировал в дневнике, но и то моё прошлое, как и во всю эту совсем незнакомую вам атмосферу. Доверьтесь себе. Одно то, что вы получили эти записи, говорит о том, что вы вспомнили о своих давно забытых способностях.»

Ян и Рози переглянулись и задумались. Значит, Дидье Массар с его историей, не был плодом их больной фантазии ( а лишь нелепым вымыслом автора. Прим. Додо). Если у них и произошло помутнение рассудка, то, слава богу, не в одиночку. И бывают ли одинаковые галлюцинации у двух разных людей, к тому же вроде бы не принимавших никаких психоделиков?

Они глубоко вздохнули, положили каждый одну руку на дневник и соединились другими руками. Перед глазами у них всё поплыло, и они напрочь забыли о том, кто они и где. Они оказались в теле подростка.  (Боже, не очень-то это уютно, я думаю. Рост этот, голосовые мутации, гормоны там...прыщи, влюбчивость...).

- Ансельм, - сказал отец, - Прекрати мечтать. Принеси воды из колодца да разожги огонь. Я не успеваю. Скоро клиент придёт, а микстура ещё не готова. Мать твоя совсем зашивается с малышами.

АНСЕЛЬМ

Все наши действия двояки,

И так циничны — будь здоров.

Всё затевали вечно драки,

Затем судили драчунов.

 

И от старания аж в мыле,

В ночном кошмаре и дневном.

Мы зло вселенское вершили,

Затем боролись с тем же злом.

 

Неясен взгляд, что с поволокой,

И как начнётся, так держись.

В безумной драке и жестокой,

Свою отстаиваем жизнь.

Александр СИДОРОВНИН

Ансельм был старшим. У него ещё были брат и сестра. Отец его – Гийом был кузнецом. Родители Ансельма – Гийом и Анна оба были потомственными знахарями. Они умели общаться с растениями, с животными, грибами. Это умение досталось им в наследство от многих и многих поколений. Им удалось вырасти, сохранив глубинную связь с духами – феями, эльфами, нимфами и прочими элементалами.

С тех пор, как в городе появились монахи, а кроме того до Ансельма и его родителей доходило всё больше слухов об ужасах инквизиции, им прошлось заниматься знахарством в тайне. Гийом стал кузнецом. Что ему, с детства изучающему свойства веществ, в том числе и металлов, огня, это было совсем не сложно. А лекарством они занимались с женой в подвале, хорошо оборудованном для этого. Конечно же они рисковали, любой из их пациентов мог донести на них. Что ж, пришлось им смириться с опасностью. В доме было много книг – необыкновенная роскошь по тем временам. Повсюду сушились связки трав. В подвале вдоль стен были многочисленные полки, уставленные банками и коробочками с надписями. Были и колбы. и сосуды с разными жидкостями и законсервированными животными, органами, и растениями. Конечно же был и очаг, на котором варились всякие зелья, распространяя вокруг самые разнообразные запахи. Пока Гийом работал в кузнице, мать с детьми ходили по лесам и полям, собирая травы. Анна обучала детей не только видам и свойствам растений, изменяющимся к тому же в зависимости не только от сезона, но и расположения планет, луны и соседства с другими растениями. Элементалы и сами с радостью делились с ними этими знаниями. Общение всегда проходило телепатически. Для детей, выросших в такой обстановке, это было в порядке вещей. Родителям приходилось только обяснять им, что люди – другие люди от страха забыли этот язык, не видят больше эльфов и фей, почти не чувствуют их, как и многих запахов, не слышат больше волшебной музыки природы, не говоря о языке животных. Словно в какой-то момент злой волшебник заколдовал их, лишив радости жизни, заставив краски померкнуть, звуки стихнуть. Другие люди почти мертвы. Они забыли своё чудесное прошлое, своё детство, живя автоматически в скучных и серых мирах. Анна говорил детями, что нельзя других осуждать за их глухость и слепоту. Когда-то огромный, непредсказуемый мир напугал их. Они потеряли доверие природе, богу и закрылись в своих темницах, в которых, может и сумрачно, и сыро, но привычно. Даже если каким-то чудом иногда они выходят на залитые солнцем поляны или им случается попасть под живительные струи дождя, они пугаются интенсивности ощущения, пугаются своего счастья и вновь бегут в свои тёмные и затхлые дома, закрывая двери на засовы. И более того, они боятся и ненавидят тех, кто пытается показать им путь к свету. В этой ненависти есть и доля зависти, хотя те, кому они завидуют готовы щедро делиться своими сокровищами.

Когда-то на сверкающий в великолепии и любви мир стал наползать этот холодный и скользкий мрак, замораживая живые человеческие сердца.

Ансельм, сталкиваясь со сверстниками и членами их семей, всё больше понимал, какая между ними разница, радуясь, что ему так повезло. Может быть, жизнь мальчика и его семьи и сложнее, а теперь и под постоянным гнётом страха, но всё же гораздо богаче, ярче.

Пока Ансельм шёл до колодца, он чувствовал, что присутствие монахов с их рассказами о необходимости походов в Иерусалим для освобождения его от мусульман, изменили всю атмосферу города. Дети, беззаботно игравшие, подростки – уже работающие наравне с другими взрослыми, собирались кучками и что-то обсуждали. В этот раз все шли к площади. Ансельм быстро отнёс ведра с водой и примкнул к остальным горожанам.

- Только дети с их чистыми сердцами могут покорить коварных, злых, бесконечно жестоких безбожников, захвативших христианский рай, сеющих повсюду смерть и разрушения, - говорил монах, - Ибо обладают мусульмане мощными колдовскими чарами, делающих их непобедимыми всеми воинами Христа.

- И было мне видение, - раздался ломающийся подростковый голос друга Ансельма – Николаса, - Был я в раю, окружённый прекрасными ангелами, подносящими мне райские яства, ласкающими меня. И явился передо мной сам Христос. И сказал он мне, что только мы – дети, без оружия и кровопролития можем победить нехристей. Наша невинность, свет наших сердец, наша вера заставят моря расступиться перед нами. Мы дойдём до самого Иерусалима, освобождая всех угнетённых на нашем пути, даруя им радость, счастья и истинную веру в бога, в Христа и Деву Марию. Мы освободим мир от страданий и скорби, искоренив зло, победив его нашей безусловной, великой любовью. Ибо любовь эта – любовь божья, любовь его сына Иисуса. Она поведёт нас путеводной звездой, защищая от всех напастей долгого и длинного пути.

Ансельм обратил внимание на монахов в низко опущенных капюшонах, выделяющихся в толпе именно этим их стремлением остаться невидимыми. У монахов в руках были кадила, распространяющие странный, неясный запах уксуса. «От злого духа», - говорили они.

Ансельм рассказал всё увиденное родителям. Он отметил также, что вокруг большого скопления детей ходят мрачные фигуры в плащах с капюшонами и кадилами, дым которых окутывает собравшихся.

Вся семья сидела за столом, пока Ансельм рассказывал о подмеченных им переменах в городе. Родители становились всё мрачнее. Лица их выражали всё большую тревогу. Даже малыши перестали возиться. Тут малышка Софи заревела во весь голос. Все встрепенулись и перешли к обычным делам.

ИСХОД ДЕТЕЙ

Продолжение. Начало здесь. (Надо кликнуть по выделенному слову "здесь". Знаю, я занудна. Но мои друзья и близкие иногда сообщают, что не могут попасть на страницу этого произведения.)

РОМАНС ДЛЯ КРЫСОЛОВА И ХОРА

Бродский Иосиф

Шум шагов,

шум шагов,

бой часов,

снег летит,

снег летит,

на карниз.

Если слы-

шишь приглу-

шенный зов,

то спускай-

ся по лест-

нице вниз.

Город спит,

город спит,

спят дворцы,

снег летит

вдоль ночных

фо-нарей,

Город спит,

город спит,

спят отцы,

обхватив

животы

матерей.

В этот час,

в этот час,

в этот миг

над карни-

зами кру-

жится снег,

в этот час

мы ухо-

дим от них,

в этот час

мы ухо-

дим навек.

 

Нас ведет

Крысолов!

Крысолов!

вдоль па-не-

лей и цин-

ковых крыш,

и звенит

и летит

из углов

светлый хор

возвратив-

шихся крыс.

 

Вечный мальчик,

молодчик,

юнец,

вечный мальчик,

любовник,

дружок,

обер-нись

огля-нись,

наконец,

как вита-

ет над на-

ми снежок.

За спи-ной

полусвет,

полумрак,

только пят-

нышки, пят-

нышки глаз,

кто б ты ни

был - подлец

иль дурак,

все равно

здесь не вспом-

нят о нас!

Так за флей-

той настой-

чивей мчись,

снег следы

за-метет,

за-несет,

от безумья

забвеньем

лечись!

От забвенья

безумье

спасет.

Так спаси-

бо тебе,

Крысолов,

на чужби-

не отцы

голосят,

так спаси-

бо за слав-

ный улов,

никаких

возвраще-

ний назад.

 

Как он вы-

глядит - брит

или лыс,

наплевать

на при-чес-

ку и вид,

но счастли-

вое пе-

ние крыс

как всегда

над Россией

звенит!

 

Вот и жизнь,

вот и жизнь

пронеслась,

вот и город

заснежен

и мглист,

только пом-

нишь безум-

ную власть

и безум-

ный уве-

ренный свист.

 

Так запомни

лишь несколько

слов:

нас ведет

от зари

до зари,

нас ведет

Крысолов!

Крысолов!

Нас ведет

Крысолов --

повтори.

    Обстановка в городе постепенно нагнеталась. Менестрели всё чаще рассказывали и разыгрывали легенду о гамельнском крысолове. Родители Ансельма в таких сборищах участия не принимали. Но Ансельм был любопытен. По городу ползли слухи о том, что гамельнский крысолов – реальный мальчик. И что он не топил детей, а вёл их в Иерусалим для освобождения святых земель от засилья мусульман.

    Из города постепенно уходили сироты, а также дети, отданные бедными родителями в услужение. Они бунтовали или уходили тайком, взяв лишь кусок хлеба. Их исчезновение сначала особо не замечалось. Это же были «ненужные», «лишние» люди. Их никто и не разыскивал. Хозевам было жаль только терять дешёвую рабочую силу. Хотя сила эта была малосильная. Велика ли беда. Одним бастардом – незаконнорожденным больше, одним меньше.

    Фенелла – подружка Ансельма была как раз одним из таких детей. Мать её - Жизель, была служанкой в богатом доме. Родители – бедные крестьяне были рады отдать её в услужение. Она была хороша и расторопна. И судьба у неё была довольно банальна. Хозяин регулярно насиловал её, а когда она забеременела, её просто выкинули на улицу. Домой она вернуться не могла, думая о позоре, который её родители бы не вынесли. Её сёстра и братья потеряли бы всякую надежду на замужество – женитьбу. Жизель нищенствовала, скиталась до самых родов. Ну а с маленьким ребёнком ей уже и вовсе было некуда податься. Вот и оставила она младенца у ворот монастыря, а сама, совсем одуревшая от горя, канула в неизвестность.

    Пятилетнюю Фенеллу взяли на услужение соседи семьи Ансельма. Приходилось ей очень несладко. Ансельм жалел её, подкармливал, но особо помочь не мог. Иногда Фенелле удавалось заскочить к Ансельму. Его родители пытались, как могли, отогреть девочку и ласками, угощениями, кое-какой одеждой. Но времени у неё бывало всегда в обрез. Часто после таких посещений по возвращении её ждала суровая взбучка хозяев.

    Фенелла уже была по тем временам почти взрослая. Ей было двенадцать. Она уже давно хотела сбежать от хозяев. А здесь эти слухи и уходы детей в заманчивую, тёплую страну Востока, в которых их ждут любовь и изобилие. Если верить рассказам монахов. А уже они – то, божьи люди, всё знают. У них же с богом и самим Иисусом прямая связь.

    Но в то раннее утро, еще было темно, во всём городе началось невероятное. Сначала Гийом и Анна решили, что началась война. Они выскочили на улицу. Из всех домов выбегали дети разных возрастов. От пяти до тринадцати – четырнадцати лет. Родители бежали следом, умоляя вернуться. Многие запирали двери, закрывали окна, но дети всё равно вырывались наружу. Другие, те, которые уже были на улице, ломали засовы дверей, разбивали окна, помогая выбраться наружу.

    Ансельм решил тоже присоединиться к детям. Но он не сбегал из дома, как другие. Он знал, был твёрдо убеждён, что должен быть с ними, рядом с Фенеллой. Словно это была его миссия.

    Сначала Анна и Гийом пытались уговорить Ансельма остаться. Малыши ревели, прижимаясь к нему. Но, видя его решимость, родители собрались с духом: «Да, сынок. Тебе тринадцать лет. Ты уже взрослый. Мы дали тебе всё, что могли. Ты сильный и умный. Раз ты принял такое решение, мы его уважаем. Значит, так надо. И ты знаешь, что наша любовь оберегает тебя. Мысленно ты всегда можешь обратиться к нам за советом. Ведь расстояния это ничто для любви. И ты знеашь, как это делать.». Гийом сказал: «Судя по запаху, который исходит из кадил монахов, думаю, это опиум. Поэтому возьми этот флакончик. Когда ты будешь чувствовать себя необычно, просто понюхай его содержимое. Мы с твоей матерью знаем, что у тебя достаточно знаний и умений, чтобы выжить в любых условиях. Слушай своё сердце, как мы всегда это делаем.»

    Ансельм повесил на шею флакончик, а в котомку сунул книжечку в коричневом переплёте – дневник. «Возьми этот дневник и постарайся вести его регулярно. У него есть ряд магических свойств, которые откроются тебе позже. И главное – незримая и глубинная связь с нами. Мы всегда сможем присоединиться к тебе через него, поддерживать тебя и давать советы в твоих видениях и снах.»

СНЫ АНСЕЛЬМА 

Ансельму последнее время часто снился один и тот же кошмар. Едва он закрывал глаза, как оказывался внутри винтового тунеля, стены которого были покрыты повторяющимися орнаментами геометрических фигур самых ярких цветов. Спуск его начинался довольно медленно. Он успевал заметить эти рисунки. Постепенно спуск его ускорялся. Фигуры сливались в яркие полосы. Из тунеля его выбрасывало на сырую землю. Ансельм осознавал себя шестилетним индейским мальчиком. Он играл у ног своей беременной мамы, которая готовила что-то вкусное на огне перед вигвамом. Неподалёку стояли вигвамы их соплеменников. Мужчин в это время не было. Они были на охоте. Дети, друзья Ансельма, бегали с криками и визгом, смешиваясь в кучу-малу, в которой были и собаки. Женщины занимались повседневными делами. Старики сидели на солнышке и наблюдали за детьми, возились с младенцами. Ансельм не играл с другими детьми. В глубине сердца он чувствовал глухую, тянущую тревогу, которая заставляла его прижиматься к матери, помешивающей булькающую похлёбку. Ансельм почувствовал низкий гул, который переворачивал всё в его животе, вызывая тошноту. Этот гул нарастал. Даже взрослые наконец услышали его. Вдали поднималась завеса пыли. И тут раздались ужасающие гиканья, улюлюкание. Прямо на них неслись размалёванные всадники с копьями наперевес. Женщины и дети пытались бежать, но их со свистом настигали стрелы. Ансельм и его мать застыли в шоке. Они знали, что бежать бесполезно. Вот всадники уже мчались между вигвамов, поджигая их прямо наскаку и закалывая выбгающих из них людей. Молодых девушек хватали за волосы и взваливали поперёк лошадей. Ансельм обнимал изо всех сил свою маму. Но она вдруг вздрогнула, осела и повалилась на земь. Ансельм упал вместе с ней, не разжимая рук. Что-то горячее и красное, сладковатое на вкус заливало его лицо. Он хотел только одного – умереть вместе с пронзённой копьём матерью. Ансельм видел, несмотря на залитое кровью матери лицо, как всадники добивали раненных. Один из них нагнулся низко над ним, ткнул копьём ещё раз уже мёртвую мать. Глаза Ансельма встретились с глазами мужчины. Мальчик приготовился к такой желанной смерти. Но всадник умчался прочь.

Ансельм погрузился в мрак. Очнулся он от холода. Была поздняя осень. Пошёл снег, засыпая обугленные остатки вигвамов и людей, трупы. Безумная старуха с распущенными патлами ходила по пепелищу и пела колыбельную. Ансельм, не двигался, прижимаясь к остывающему телу. На пропитанную кровью землю падал снег. Мальчика тянуло к сырой, пахучей земле. Ему так хотелось слиться с её влагой, тяжёлой липкостью, несущими покой и избавление от страданий.

Раздался вой волков. Стая рыскала по посёлку. Ансельм почувствовал острый запах. Он открыл глаза. Перед ним стояла белая волчица. Снег играл искрами в лунных лучах на её густой шкуре. Волчица облизала его лицо шершавым языком и пошла дальше.

Ансельм уже не чувствовал холода. Тело онемело. Он засыпал. И вдруг сильные, родные руки подхватили его. Это был отец. Отец, бросив прощальный взгляд на тело своей жены, закутал мальчика в шкуру, усадив поудобнее перед собой на коне. У Ансельма не было слёз. Он знал, что детство кончилось. Теперь у него есть цель в жизни. Он будет мстить. И он постарается убивать прежде всего не врага, а самое близкое, дорогое, что у него есть – членов его семьи. Смерть будет слишком щедрым подарком. Пусть враги мучаются так, как страдают он и его отец. И когда он будет убивать и насиловать, он-то никого не пощадит. Он уничтожит всех до последнего новорожденного ребёнка для того, чтобы защитить свою семью и своих детей. Чем больше врагов и их отродие он изведёт, тем больше у его близких шансов выжить. Ибо такова жизнь. Чтобы выжить самому, сберечь свою любовь надо забирать жизни других. Так есть, было и будет.

Ансельму снился один и тот же страшный сон. Но только иногда он бывал этой беременной женщиной, которая варила обед в ожидании мужа и любовалась своим сынишкой, игравшим у её ног. И это её пронзало копье. Она думала о том, что не смогла уберечь своих детей.

В других снах он был тем всадником, который мчался с копьём наперевес, воспользовавшись отсутствием мужчин, на вражеское поселение. В душе у него не было ненависти, злости («ничего личного») к этим невинным женщинам, детям и старикам. Он не мог иначе. Это был его долг мужчины. Он помнил себя мальчиком, распростёртым на остывающем теле матери.

Все эти роли он проигрывал изо сна в сон. Причём в своей матери он узнавал мать маленького индейца, в своём отце – индейского всадника.

Однажды он рассказал родителям о своих снах.

- Да, нам снятся те же сны, - ответила ему мать. – И это не сны. Так и было. Мы живём не одну жизнь. В каждой из жизней мы вместе играем разные роли. Я тоже вижу себя то матерью, то мальчиком, то мужчиной.

- Ансельм, - добавил отец, - Я тоже вижу эти сны. Причём ведь мы не всегда индейцы в наших снах или прошлых жизнях. Мы и викинги, и первобытные дикари, а также и люди из будущего. Обычные люди не помнят свои прошлые жизни, которые на шкале линейного для нас времени могут быть и в будущем. Но мы по какой-то причине видим их во снах.  Знаешь, наши души здесь для проживания опыта. А тела – как скафандры, как костюмы. Эту банальную фантазию ты, наверное, уже слышал не раз, читал в древних книгах. Тела наши стареют, и мы их меняем. Мы вселяемся в тело новорожденного, а прежние жизни забывыаем. Думаю, что у нас есть доступ к этой памяти из-за нашей миссии. И миссия эта – прекратить безумный и жестокий забег по одному кругу, словно время застряло в дурной петле. Слишком долго длится игра. Люди должны проснуться однажды. А пока мы их исцеляем, как можем. Поэтому мы знахари.  

***

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ДЕТЕЙ

Итак, Ансельм с тяжёлым сердцем, но решительно отправился в путь, присоединившись к толпе детей. Фенелла не отставала от него, несмотря на то, что он и уговаривал её, и просто гнал домой. «Нет у меня дома, Ансельм, - повторяла она. – Не гони. Я для тебя на всё готова. Позволь мне идти с тобой. Я знаю, что, может быть, мы идём на гибель. Значит, такова моя судьба. Всё лучше, чем жить у чужих, недобрых людей. Всё лучше, чем жить и умереть так, как моя мать.»

В конце концов Ансельм смирился. Было лето. Дети шли и шли. Их сопровождали несколько взрослых монахов – тамплиеров с постоянно дымящимися кадилами, испускающими неприятный, сладковатый дым, обдающим постоянно всё увеличивающуюся толпу маленьких людей. У Ансельма от этого запаха слегка болела голова. Спасало его родительское снадобье во флакончике, висящем у него на шее, которое он регулярно нюхал. Давал он его нюхать и Фенелле. Делал он это крайне осторожно, чтобы не привлечь внимания ни других детей, ни монахов. Шли они весь день. На закате они остановились на полянке. Монахи раздали им по краюхе хлеба и дали каждому отпить из кружки довольно приятной на вкус травяной жидкости. Ансельм и Фенелла только притворились, что пьют её. Благо вокруг были ручьи, реки, озёра. и можно было всегда напиться и умыться водой. Усталые дети легли на траву вповалку легли на траву и вскоре заснули.

Группу детей из их города вёл Николас, который, вы, мои читатели, помните по одной из предыдущих глав. Да, тот, который вещал на дворцовой площади о том, что только дети с их чистыми душами смогут без кровопролития освободить Святую Землю от мусульман. Что тогда воцарится рай на земле. Зла и страданий, войн, голода и болезней не будет больше. Как и обещал самому Николасу в его видениях сами Иисус и Дева Мария.

На следующий день их шествие продолжилось. Так проходили дни. Монахи всю дорогу безмолвствовали, не отвечая ни на чьи вопросы, даже не переговариваясь друг с другом. Были и те дети, которые не выдерживали тягот пути и разворачивались по пути к дому. Но чем дальше уходили они от дома, тем меньше было у них шансов вернуться. Тем меньше было тех, кто решался на это. Одно дело идти толпой, а другое – возвращаться одному или маленькой группкой. По пути к ним примыкали дети из других поселений. Появились и сомневающиеся. Они роптали всё громче и громче. И вдруг, в один прекрасный день, проснувшись утром, рассказывали с энтузиазмом о том, что во сне побывали в раю, в котором прекрасные ангелы ублажали их души неземной красоты музыкой, ласкали их и кормили чудесными яствами. И что, дескать, в конце являлся им сам Иисус Христос, говоря, что они на верном пути. И что их совсем скоро ожидает такая райская жизнь.

Ансельм только переглядывался с Фенеллой. Они подружились с Полем – высоким, нескладным, как большинство подростков, мальчиком. Поль был явно лидером. Сначала он ничем не выделялся из толпы, но постепенно начал высмеивать Николаса, а также других «просветлённых», сея семена сомнения в других детях тоже. Ансельм обратил внимание, что тамплиеры всё чаще устремляли свой взгляд на Поля. Вот вечером они остановились в рощице, развели костёр. Тамплиеры вновь дали им еды и обнесли всех напитком. Ансельм заметил, что монах насыпал порошка в жидкость до того, как дать его Полю. У Ансельма в кармане был пакетик с пудрой, которую ему приготовил отец на основе хвойника или кузмичёвой травы. Для того, чтобы не уснуть самому, он лизнул её самую чуточку, как советовал отец. Пришлось ему и поделиться с приставучей Фенеллой.

Дети, измученные долгой дорогой и скудным питанием, вскоре уснули. Стояла тёплая ночь. Ярко светила луна. Ансельм и Фенелла легли рядом с Полем. Поля сон сморил раньше всех. Монахи, удостоверившись, что дети спят, подняли Поля и понесли. Ансельм и Фенелла бесшумно отправились за ними, держась в тени. Тамплиеры прошли через рощу к поляне, на которой были разложены дорогие ковры, вазы и блюда с едой, с фруктами и пирогами. Были даже музыканты, исполняющие на своих инструментах чудесную музыку. Между ними сновали прекрасные девушки в полупрозрачных восточных одеяниях, красивые юноши, которые переговаривались мелодичными голосами, взрывающимися тихими переливами смеха. Были разложены повсюду охапки роз и  других цветов. Поля уложили на подушки, омыли его, обработали израненные долгой ходьбой ноги. Фенелла и Ансельм наблюдали за всем, лёжа в траве за кустами. Один из монахов влили что-то в рот Поля. Мальчик зашевелился и открыл глаза. Он одурело осматривался по сторонам. Его окружили девушки и юноши, которые гладили его, заботливо поправляли подушки и щебетали что-то, по всей видимости, очень приятное. Полю поднесли кубок с напитком, который мальчик жадно и с явным удовольствием выпил. Тут очередь дошла и до еды, на которую он буквально набросился. Когда он утолили голод и жажду, музыканты заиграли громче, и юноши с девушками начали танцевать перед ним. Две девушки сидели по обе стороны от него, прижимаясь к нему и неустанно целуя его и покрывая нежными ласками. Вся эта сцена длилась пару часов. Поль совсем опьянел от счастья, не веря в реальность происходящего, но принимающего происходящее с радостью. Ещё бы! Любой на его месте чувствовал себя так же. Ансельм и Фенелла уже начали уставать в своём прикрытии. Ансельм вновь лизнул порошка и дал его Фенелле. И тут музыка вдруг стихла. В центре живописной, залитой светом луны и факелов сцены появилась фигура, облачённая в белое. Фенелла аж ахнула. Ансельм еле успел зажать ей рот.

- Поль!, - произнёс человек с тонким лицом, которое можно видеть на иконах, - Поль, как ты осмелился сомневаться в истинности своего пути? Я ведь и раньше являлся перед тобой в твоих снах, но ты забыл. Ты – избранный для великой мисси спасения мира, человечества. Разве ты не видишь, как все погрязли в лжи и алчности? И ты знаешь, что только ты и другие дети можете всех спасти от зла. Мальчик, продолжай смело свой путь правды. Злые силы расступятся перед вашими чистыми сердцами, и рай воцарится на земле. Прекратятся войны, болезни и страдания. Это в твоих силах. Я верю в тебя. Скоро мы встретимся вновь и уже не расстанемся никогда. Ты вернёшся с новыми силами к твоим соратникам и поведёшь их, полный веры. Именно ты – мой избранный герой, наполнишь своих друзей надеждой, которая даст им сил продолжать ваш путь триумфа. «Иисус» обнял мальчика и поднёс к его губам чашу с каким-то напитком. Поль пригубил его и сразу обмяк. «Иисус» и остальные актёры со смехом начали снимать свои одежды, скатывать ковры и скатерти, а один из монахов взвалили мальчика себе на плечи, и они понесли его обратно. Ансельм с Гизеллой бежали во всю прыть в свой лагерь. Там они, возбуждённые, с колотящимися сердцами, легли на траву и, несмотря на стресс, погрузились в крепкий детский сон.

На следующий день на рассвете, дети продолжили путь. Поль на ходу, воодушевлённый, эйфоричный, рассказывал, неумолкая, о своей встрече с самим «Христом». Остальные дети слушали его, открыв рот, пытаясь не упустить ни одного слова, прося повторить рассказ вновь и вновь, засыпая Поля бесконечными вопросами. Как же изменилось общее настроение. Только вчера они понуро брели, многие маленькие крестоносцы ныли. Но тут все воспряли духом, оживились. Все предвались мечтам о скорой победе, о триумфе, о том, как их родители, братья и сёстры, оставшиеся дома, будут благодарить их за особождение, гордиться ими. Они насмехались над слабаками, которые вернулись домой и, которые, будут жалеть о недостатке веры и храбрости и завидовать.

Так они и шли дальше. По пути к ним сбегались другие дети и подростки. Были и те, кто заболевал, не выдержав тягот дороги и голода. Их оставляли. Сначала Ансельм принимался их лечить, но потом, понимая, что он не вправе жертвовать жизнями многих для одного спасённого, оставлял с тяжелым сердцем заболевшего. Толпа детей росла, несмотря на заболевших и отставших, разуверившихся. Периодически вновь появлялся очередной Фома Неверующий, который прекрасным утром становился фанатичным пропагандистом с горящими глазами. Маленькие крестоносцы приближались к Бюртюлету, находяшемуся  в центре Бретани и, поэтому, бывшим всегда местом сбора всех пилигримов.

Дети подошли к Бюртюлету к вечеру. Они расположились на большой поляне с громадными, круглыми валунами. Разожгли костёр. Ансельм и Фенелла отправились осматривать часовню. Около часовни стоял маленький домик. Его двери открылись. Из дома вышел седовласый мужчина белоснежной бородой. «Пьеррик», - представился он. Наши герои словно сразу узнали его, хотя точно знали, что никогда ранее не встречались с ним.

- Я знаю, почему вы здесь. Нельзя продолжать путь. Он ведёт вас к гибели. Вы направляетесь к морю. Там вас ждут корабли. Море не расступится перед вами, как в это верят остальные. На кораблях вас разделят по группам и повезут в Африку и другие страны для продажи в рабство. Рабы – один из самых ценных товаров.

- Я так и думал, хотя и сам не знаю, почему. Я знал, вот и всё, - сказал Ансельм. – Мы с Фенеллой сделали всё, чтобы отговорить детей от их затеи. Большинство нам не поверило. Правда гораздо более горькая, чем ложь и мечты. И всё же нас собралось немало. Сначала мы сами были свидетелями мошеннического спектакля с «ангелами» и «Иисусом Христом». Затем мы провели на него самых харизматичных детей для, того, чтобы они увидели всё своими глазами и услышали циничные шутки «ангелов» и монахов. Итак, нас собралась довольно большая группа. Теперь, когда мы поняли, что остальных не спасти никак, мы должны позаботится о себе.

- Это просто, - ответил Пьеррик. – Под часовней есть подземных ход, который был вырыт ещё друидами. Этот ход ведёт в заброшенный домик. Вы сможете переждать там. А потом уже, когда основная часть маленьких крестоносцев и монахов продолжат дорогу, вы отправитесь в обратный путь.

Так они и сделали. Когда дети, опоенные монахами уснули, а монахи унесли очередного сомневающегося на встречу с ангелами, Фенелла и Ансельм обошли своих товарищей, разбудив их при помощи жидкости в флаконе, который приготовили родители юноши и порошка. Ночь была облачная, тёмная. Но они издали увидели свет факела. Пьеррик ждал их перед входом в часовню. Часовня была каменная, как и все дома вокруг. Пьеррик подвёл их к вроде бы сплошной кирпичной стене. Он нажал на один из кирпичей, раздался страшный скрип и скрежет перетирающегося камня. В стене образовалась дверь, которая медленно открывалась. Дети быстро один за другим прошли в зазор, не дожидаясь, пока она полностью откроется. Крутые, выщербленные ступеньки вели вниз. Пьеррик шёл впереди, освещая путь факелом.  Юные «отступники» прошли по длинному коридору. Далее они поднялись по такой же лестнице в довольно большое помещение, окна которого были заколочены. Посреди зала стоял грубый деревянный стол. На нём уже был хлеб, вода, кое-какие овощи, яблоки, вяленая рыба. Дети подкрепились и улеглись тут же на соломе, которой был выстлан пол. Мебели больше в доме не было. В углу стояли бочки с водой. Дети смогли умыться. Пьеррик и Ансельм их осмотрели. У большинства детей ноги были стёрты в кровь. Их обувь давно развалилась. Оба юноши тщательно омыли раны юных пилигримов и смазали их снадобьями.

«Крестоносцы» так устали. Их разморило от еды, чувства защищённости, и они крепко уснули. Утром уже довольно поздно Пьеррик разбудил их.

- Всё, просыпайтесь. Вы свободны. Пора домой.

Он дал им немного еды и вывел из дома уже через дверь. Пока остальные дети собирались, Ансельм, Фенелла и Пьеррик обошли часовню и обратили внимание на трискель, который был выбит из камня в одном из окон. Все трое замерли перед ним.

- Уж не знаю, поверите ли вы мне,  - сказал Пьеррик,  - но это и неважно. Мы, друиды умеет активировать трискель и перемещаться с его помощью во времени. Нам не суждено встретиться с тобой, Ансельм, в далёком будущем, в котором ты опять попадёшь в Бюртюлет с твоей миссией спасения детей. К сожалению, крестовые походы детей не прекращались никогда. Каждый раз они принимали иную форму, но суть их была той же. Невинных, наивных детей, а мы все где-то остаёмся таковыми, всегда одурманивали, обрабатывали при помощи всяких техник, разработанных ещё в глубокой древности, и вели на бойни и торжища. И всегда дети и не только, верили в путь к спасению, в путь на небеса обетованные и шли, как овцы на заклание. И всегда были те, кто видели обман и спасали хотя бы часть заблудших. В их числе будешь, был и есть всегда ты, Ансельм во всех твоих воплощениях.

Однажды, через много веков, ты вернёшься сюдау же под другим именем, в другом обличьи. Вернёшся для завершения твоей миссии уже навсегда.

Ансельм вынул из котомки коричневую записную книжку, которую ему дали родители. Всю дорогу он аккуратно вёл её, чувствуя поддержку любви и веры в него его родителей.  Он дал её Пьеррику.

- Когда-нибудь, через много лет она вернётся к тебе для того, чтобы пробудить в тебе память и об этой твоей жизни, когда ты был Ансельмом, - сказал Пьеррик. А я отправлюсь в другую эпоху.

- Я остаюсь с тобой, Пьеррик, - сказала Фенелла. – Пусть Ансельм звершит эту свою миссию. А я буду ждать его в будущем для того, чтобы помочь ему и там завершить навсегда выполнение одной и то же из века в век задачи спасения детей. Так как уже не будет в этом необходимости. Петля пространственно временного континуума разорвётся.

Ансельм, одновременно грустный от расставания и в то же время довольный тем, что выполнил свой долг, отправился вместе с соратниками в обратный путь. Домой.

Фенелла и Пьеррик, который бережно сжимал в руках дневник Ансельма, долго смотрели ему вслед. Той же ночью на поляне перед трскелем Пьеррик с заклинаниями приготовил снадобье, которое они с Фенеллой выпили. Трискель активизировался, поглотил Пьеррика и Фенеллу, которые оказались уже в нашей эпохе, вернувшись в тот же день и тот же час, с которого их приключение начиналось.

*** 

- Фенелла, - сказал Пьёррик, ведя Фенеллу к себе. - Скоро те, кто преследуют Дидье появятся у меня. Моё время здесь истекло. Вот этот дневник ты передашь Яну и Рози.

Дома он вложил в дневник сложенные страницы, уже отпечатанные на компьютере.

- Это послание Дидье. Оно предназначено Рози и Яну. Скорее, это инструкция. Ты им передашь всё. А теперь уходи. Не хочу, чтобы ты видела, как я умираю.

Фенелла расплакалась.

- Нет, Пьеррик. Я буду с тобой до конца. Поверь, я сильная и взрослая, несмотря на мою внешность и возраст. Ты знаешь это.

Пьеррик обнял Рози, отпил из бутылочки, которая стояла на полке, и лёг на кровать. Фенелла присела на её краю и взяла Пьеррика за руку. Старец словно бы уснул, вздохнув в последний раз. Он улыбался умиротворённой улыбкой.

Фенелла посидела ещё немного рядом, взяла дневник и записи Дидье – Ансельма и, грустная светлой грустью, отправилась домой.

*** 

Дорогие мои читатели, надеюсь, вы не забыли, что то, что произошло с Ансельмом буквально пережили Ян и Рози, присоединившись к нему, всего лишь положив руки на дневник. Думаю, вы поняли, что между Дидье, Яном и Ансельмом была удивительная связь. Словно это был один человек, проживавший параллельные жизни в разных обличьях – личностях. Рози тоже частично обладала этим даром, находясь в нераздельной духовной связи с Яном. 

Итак, Рози и Ян встрепенулись, очнувшись в их домике. В самом конце дневника были вложены ещё страницы. Поскольку они были напечатаны современным языком, прочитать его не составило труда. 

«Те, кто смог прочесть,  вернее пережить содержимое первой части дневника, должны выполнить следующую подробную инструкцию. От вас зависят жизни многих и многих детей уже нашей эпохи. Я же останусь в далёком прошлом для завершения этой моей миссии и многих подобных. 

Ваш, Дидье Массар"

Далее на листке был линк. Введя его в браузер интернета, они оказались перед картинкой с изображеним трискеля. Следуя инструкции Дидье Рози и Ян отправились к часовне. Сфотографировали кельсткий крест – трискель на расстоянии и под углом, точно заданным Дидье. Дома они наложили фотографию на кодированное изображение в сайте и о чудо!!!, он раскрылся. В нём содержалось огромное количество информации, свидетельства, интервью, доказательства о преступлениях, связанных с пропавшими детьми по всему миру. Ян и Рози застыли над этой страшной лавиной. Следы вели к самой верхушке элиты.

Вдруг раздался мелодичный сигнал в телефоне Рози и одновременно в её портативном компьютере. Она бросила взгляд сначала в телефон, потом на экран своего компьютера. Интернет словно взбесился. Везде была только одна это информация из досье Стана Майо. И тут они поняли, что он, спрятав досье, запрограммировал одновременно сверхмощный вирус, который при открытии сайта должен был сработать, заполонив абсолютно весь огромный виртуальный мир. Они вкючили телевизор, который не смотрели уже сто лет, несмотря на поздний час на всех каналах было одно и то же – мощнейший поток правды.

Ян и Рози переглянулись, оба представив себе одновременно, что творится по всему миру. Ведь даже нельзя было открыть свой электронный ящик. Информация шла безостановочным шквалом.

 

***

 

В зале огромного кинотеатра сидели люди. Они смотрели фильм ужасов. Самое удивительное было то, что каждый мог в любое мгновение, в зависимости от того, куда он направлял своё внимание, быть и зрителем, и актёром, для которого это был не фильм, а его жизнь. На экране отражались чудовищные события ужасов войны, стихийных бедствий, пыток, голода, перемежающиеся с редкими моментами счастья и радости. Словно садист сценарист хотел дать немного любви, мира. надежды, чтобы потом отобрать их, ввергнув людей в пучину горя и страданий.

 И тут неожиданно раздался звонкий, заливистый, совершенно искренний, весёлый смех. Люди сначала замерли в недоумении. Смех был такой заразительный, что постепенно его подхватили все. Этот смех словно бы перенёс их на прекрасную солнечную поляну. Люди оглянулись с изумлением вокруг. Поляна была на возвышении. С неё были видны зелёные леса, синие озёра, бирюзовые моря, хрустальные водопады, реки... Где-то шли ливни, питающие землю и всех её тварей живительной влагой. Пели птицы, порхали бабочки, стрекотали кузнечики. Животные перестали есть друг друга. Люди поняли, что они были детьми, которые играли в страшную игру. Поначалу она их развлекала, но постепенно они поверили в то, что это единственная реальность. Игра была тем увлекательнее, чем больше они забывали, что она была «понарошку». Каждый, глядя на другого, узнавал вдруг самого себя через другие личины-личности. Даже животные, деревья, цветы и камни – всё было едино. Всё было одно «Я».  Не было больше разделения на «я», «ты», «он», «они».... Каждый был одновременно всем и самим собой. Словно частички прекрасного пазла слились воедино. Словно хрустальный, многогранный шар заиграл всеми своими гранями, переливаясь красками, звуками, чувствами и эмоциями.

Эта игра закончилась. Дети получили свои уроки. Теперь можно выдумывать другие игры, не менее увлекательные.