АФГАНСКИЕ ГЛАЗА (ОКОНЧАНИЕ)

Окончание. Немного повеселее начала.

Приехали мы в лагерь за несколько дней до детей. Надо было соорудить плакаты и развесить их. Мы встречали детей прямо у трапа. Первое, что привлекло моё внимание, это их глаза. Глаза девочки с фотографии Стива МакКарри. Дети были отмытые и причёсанные. Среди них был мальчик сикх с замотанными волосами (волосы сикхи не стригут) и в длинном одеянии. Он был долговяз и смешно бегал, задирая длинный и узкий подол. Была пара мальчиков в женских туфлях на каблуках. Видимо, это была единственная пара обуви в доме. Большинство детей было в национальных костюмах, остальные просто в штанах и майках. Мы с Чингачгуком  должны были работать с мальчиками. Их было 46 от восьми лет до двенадцати. Я переживала за свой персидский. Зная детей, боялась, что они будут смеяться над моими ошибками. Тем более, что с обиходной лексикой я была не знакома. Всё сложилось очень приятным образом. Были среди них узбеки, которые говорили на архаичном, красивом, несколько витиеватом для меня узбекском. Если я уж совсем не могла объясниться, они помогали мне. В автобусе надо было им раздать бутерброды и напитки. Вызвались добровольцы, который сделали это чётко и оперативно. В дальнейшем никаких проблем с дисциплиной, с уборкой павильонов и пр. у нас не было. Думаю, что война приучает людей к порядку.

Спать я должна была в павильоне с мальчиками. Лагерь находился в живописном месте, в горах. Он был весь засажен яблонями. Яблоневый сад спускался к Чарвакскому водохранилищу. Мы – вожатые и переводчики ходили туда купаться во время тихого часа и по вечерам, после отбоя. Никогда раньше не предполагала, что существует столько сортов яблок. В том году был необыкновенно богатый урожай. Яблоки шлёпались на землю и усеивали всю территорию лагеря. Мы их собирали кучками.

Дети не привыкли спать в кроватях. По ночам они падали и плакали во сне, скорчившись на полу от холода. Ночами напролёт я их поднимала и взваливала в кровати. Иногда спросонья они дрались. Часов в пять – шесть утра некоторые дети тихо снимали свои мокрые простыни и тайком несли в прачечную, которая уже была открыта. Прачка (к сожалению не помню её имени) заговорщически им подмигивала и молча выдавала чистую простыню.

В первое утро, я, как полагалось, встала раньше всех. Привела себя в порядок и зашла в павильон будить мальчиков. Играл горн, но никто из детей не отреагировал, хотя мы их проинструктировали заранее. Радостными голосом я поприветствовала их и объявила подъём. Никакого движения замечено не было. Тогда я повторила свой трюк. Опять реакции никакой. Тогда зашёл мирный, даже несколько забитый мной Чингачгук, голый по пояс. Взял палку, стукнул ею по спинке одной из кроватей и проревел: «Подъём», отводя левую руку в сторону. Мальчишки молниеносно повскакивали 

и выстроились в ряд под его рукой. Все по команде пошли в туалет, а потом на стадион на зарядку. Я опять растерялась, потому что по дороге на стадион они разбежались во все стороны, залезли на деревья и пр. Собрать их я не могла никак. Тогда Чингачгук – это был его не первый подобный опыт, объявил собрание. Демократическим способом выбрали старосту, разбились на группы и выбрали звеньевых. Стало сразу легче. Было достаточно только сказать старосте, а дальше они сами со всем справлялись. Если были проблемы, Чингачгук страшно выкатывал глаза и нечленораздельно ревел.

Как только у детей выдавалась свободная минутка, они садились в круг. Один из них отбивал ритм на табурете, и все пели. Один сходу импровизировал куплет, часто на злободневную тему – сатирический, потом все подхватывали припев. Никогда не встречала ни одного афганца или иранца, который бы не был поэтом или не читал наизусть Хафиза. Несколько мальчиков выходили на середину и танцевали. В общем, с самодеятельностью проблем не было. С изобразительным искусством дела у них обстояли похуже.

Когда мы их провожали все обрыдались. Даже наши мальчики не скрывали своих слёз.

Потом ещё какое-то время мы получали трогательные детские письма.